Ежов получил в свое распоряжение материалы НКВД и, основываясь на них, написал для ЦК предварительный доклад, касавшийся «работы аппарата ЦИК СССР и товарища Енукидзе». 21 марта после правки, которая, возможно, была сделана Сталиным и Молотовым, текст этого документа был одобрен Политбюро. В нем говорилось, что в начале года среди работников персонала Кремля велась контрреволюционная деятельность, направленная против Сталина и руководства партии; а в настоящее время НКВД обнаружил даже несколько связанных между собой контрреволюционных групп, которые совместно пытались организовать покушение на Сталина и других руководителей. Многие члены этих групп пользовались поддержкой и защитой Енукидзе, который назначал их на должности, а с некоторыми из женщин даже сожительствовал. Однако, в докладе признавалось, что Енукидзе не знал о подготовке покушения на Сталина; но классовый враг использовал его как человека, «потерявшего политическую бдительность и проявившего не свойственную коммунисту тягу к бывшим людям»{174}.
Несколько дней спустя руководство согласилось на просьбу Енукидзе об отправлении его вместо Тифлиса в Кисловодск на лечение. 8 мая Енукидзе даже попросил об освобождении его от обязанностей председателя ЦИК Закавказья по состоянию здоровья и предоставлении ему работы в Москве, а если это невозможно — на Северном Кавказе в качестве местного уполномоченного ЦИК{175}. Хотя Ежов просил у Сталина разрешения на вызов Енукидзе для допроса, Сталин согласился с просьбой Енукидзе, и 13 мая, по его предложению, Политбюро освободило Енукидзе от прежних обязанностей и назначило его уполномоченным ЦИК СССР в районе Кавказских Минеральных вод{176}.
Две недели спустя Енукидзе вернулся в Москву на пленум Ц.К. Ежов выступил со своей первой речью на пленуме 6 июня. Предварительно она была одобрена Сталиным{177}. Ежов сообщил, что хотя следствие по делу об убийстве Кирова не полностью раскрыло роль Зиновьева, Каменева и Троцкого в подготовке террористических актов против руководителей Советского Союза, однако оно обнаружило новые факты в расследовании «кремлевского дела», свидетельствовавшие о том, что они были не только подстрекателями, но и «прямыми организаторами» убийства Кирова, а также «подготавливавшегося в Кремле покушения на товарища Сталина». Далее Ежов сказал, что НКВД вскрыл до пяти террористических групп в Кремле и вне его, которые готовили покушение, и все они были связаны с Зиновьевым, Каменевым и Троцким. Таким образом, «непосредственное участие Каменева и Зиновьева в организации террористических групп» было доказано, равно как и ответственность Троцкого за организацию террора.
Далее Ежов выступил против Енукидзе. Террористические группы использовали недостаток бдительности у многих коммунистов по отношению к врагам, а также «преступное ротозейство, благодушие и разложение». Наиболее явным примером такой «политической слепоты» был секретарь ЦИК Енукидзе, глава аппарата Кремля. В результате потери им бдительности зиновьевцам и троцкистам удалось проникнуть в Кремль и организовать там террористические группы. В результате личных действий Енукидзе аппарат ЦИК стал «крайне засоренным чуждыми и враждебными советской власти элементами», которые смогли беспрепятственно «свить там свое контрреволюционное гнездо». Эти и другие контрреволюционные элементы пользовались покровительством Енукидзе. Таким образом, в Кремле создалась обстановка, «при которой террористы могли безнаказанно готовить покушение на товарища Сталина». Енукидзе, подчеркивал Ежов, являлся «наиболее типичным представителем разложившихся и благодушествующих коммунистов, разыгрывающих из себя, за счет партии и государства, “либеральных” бар, которые не только не видят классового врага, но фактически смыкаются с ним, становятся невольно его пособниками, открывая ворота врагу для его контрреволюционных действий»{178}. В связи с этим Ежов рекомендовал вывести Енукидзе из состава ЦК.
На пленуме Енукидзе подвергся атакам со всех сторон. В свою защиту он говорил, что персонал Кремля принимался на работу лишь после проверки НКВД, но это тут же было объявлено ложью главой последнего Ягодой. Однако это не избавило Ягоду от необходимости защищать самого себя. Он осознавал, что часть ответственности лежит и на нем: «Я признаю здесь свою вину в том, что я в свое время не взял Енукидзе за горло и не заставил его выгнать всю эту сволочь». Ягода потребовал ареста Енукидзе и расследования его действий{179}.
Ежов в заключительном слове, обращаясь к Енукидзе объяснял, в чем состояла его главная вина: «Всю эту белогвардейскую мразь, которая засела в Кремле, вы изо дня в день поддерживали, всячески защищали, оказывали им материальную помощь, создали обстановку, при которой эти отъявленные контрреволюционеры, террористы, чувствовали себя в Кремле, как дома, чувствовали себя хозяевами положения». В своей речи он выступил в поддержку такого решения, которое «еще больше закалит ряды партии и позволит до конца выкорчевать политическую слепоту, моральное и политическое разложение, гнилой либерализм, которыми, к сожалению, как мы видели на примере Енукидзе, еще страдают некоторые коммунисты»{180}. ЦК принял решение исключить Енукидзе из партии за «политико-бытовое разложение»{181}.[20]
Таким образом, в результате действий Ежова, одобренных Сталиным, июньский пленум 1935 года ввел новый элемент в политику партии. С этого времени вне закона оказались не только бывшие оппозиционеры. Коммунисты, которые — в отличие от Сталина и тех, кто его поддерживал, — допускали примиренческое отношение к участникам оппозиции, также обвинялись в недостатке бдительности по отношению к врагам. Дело Енукидзе стало примером. Как это видно из слов Кагановича, и в этом случае, как и с подготовкой письма ЦК от 13 мая 1935 года, инициатива принадлежала Сталину. «Кремлевское дело» завершилось закрытым процессом 27 июля, в котором 30-ым подсудимым и в их числе Каменеву было предъявлено обвинение в подстрекательстве к подготовке террористического акта. Двоим был вынесен смертный приговор, а сам Каменев получил десять лет лишения свободы. Еще 80 человек по этому делу были осуждены ОСО при НКВД{182}.
Июньский (1935) пленум поставил под сомнение репутацию Ягоды, его обвинили в том, что он упустил «кремлевское дело». Как заявил Ежов: «Вину НКВД, когда она есть, никто и никогда не замазывал»{183}.
Руководство партии не было удовлетворено ходом проверки партийных документов. Два раза — в июне и августе — оно критиковало «совершенно неудовлетворительное» ее проведение в целом ряде партийных организаций. Оказалось, что предписания, изложенные в письме от 13 мая, выполнялись «формально-бюрократически» и в большинстве случаев никаких недостатков выявлено не было. Бдительность не только не усилилась, но и ослабла. Соответственно некоторые районные и областные партийные руководители получили партийные взыскания или даже смещены со своих постов{184}.
