Поначалу параллельная жизнь пугала и тревожила.
— О чем ты думаешь? — спрашивала жена, когда он подолгу смотрел в пустоту.
— Думаю, отрицательная или положительная кривизна у нашего пространства, — отвечал он.
— Полагаешь, это так важно?
— Полагаю…
И вот огромный стол сервирован на тридцать пять персон. В центре — блюдо с селедкой под «шубой». По нему — как декоративной галькой по малиновой клумбе — фаршированными яйцами выложено убедительное число «25». Двойка и пятерка. «Плохо» и «отлично». «Неразрывное единство слабых и сильных сторон законного брака», — пошутил друг семьи бабник Михайло.
— Разве у брака, тем более если он продержался столько лет, бывают слабые стороны?
— Бывают, — гнет свою линию Михайло, пришедший на серебряную свадьбу друзей вместе с одной из своих давних престарелых жен, которую называет «Воспоминания о будущем». — Брак хорош, потому что регулярно кормят. Но он же и плох, потому что заставляют выносить мусор. Под боком гарантированная женщина — хорошо. Но все время одна и та же — плохо.
— Ну есть такие женщины, которые умеют каждый раз быть иной.
— Это искусство свойственно женщинам без стационарного мужа, — продолжает Михайло. — Женщина, которая глубоко интегрировалась в законный брак, может вносить новую изюминку разве что в искусство кулинарии. Ну-ка, невеста, — кричит он в кухню, — что у нас на горячее?
На горячее — «ростбратен» — мясо по-немецки, которое готовится не в кастрюле и не на сковородке, а на противне в духовке.
Это должно ошеломить всех. Суть домашнего праздничного стола — в соединении новаторства и традиций. Фаршированные яйца — дань традиции. «Ростбратен» — веяние нового времени.
— Это в честь падения Берлинской стены? — спрашивают гости.
— Нет, это в честь того, что все вы сегодня здесь, у нас, — отвечает счастливая хозяйка. — Ну что ж, просим к столу!
Столы ломятся от закусок. Они с женой садятся под увеличенное фото двадцатипятилетней давности. Под потолок, салютуя, выстреливают пробки шампанского. После первого же тоста начинают азартно кричать «горько». Он целует жену в щечку.
— Ну-у-у!.. И это после двадцати пяти? — недоволен стол. Тогда они встают и целуются уже в губы. Гости с набитыми ртами громко считают до десяти, отрабатывая шинку, «шубу» и оливье.
А он думает: как давно они не целовались в губы, хотя, естественно, Эрос в пижаме еще кружит над их брачным ложем.
— Дайте мне что-нибудь съесть, а то я выпил и не закусил, — произнес наконец «молодой». Жена заботливо накладывает ему в тарелку всякой всячины, а беспутный сын Семеновских нарочито спрашивает:
— Так вы именно в этот день поженились?
— Да, — гордо отвечает жена, — тогда это была пятница, день свадеб.
— Так что же, ваш Сергей — семимесячный? — А «молодой», между прочим, предлагал жене, учитывая именно это обстоятельство, отметить серебряную свадьбу в июне, но она категорически отказалась, так как в июне еще нет малосольных огурцов.
Стол раздосадован Семеновским-младшим.
— Раз ты так хорошо умеешь считать, так почему не идешь работать хотя бы в магазин?
— Там подсчеты гораздо сложнее, — не лезет за словом в карман нахальный дармоед.
— Именно поэтому Сергей в неполные двадцать пять знает три иностранных языка и получил грант, а ты — неуч и бездельник, — кричит девушка сына, а несчастные Семеновские тяжело вздыхают. Неужели и действительно дело в том, что молодой Семеновский родился спустя полный календарный год после женитьбы родителей?
Ни баламут Семеновский, ни бабник Михаил не могут испортить праздник. Напротив, их двусмысленные реплики, с одной стороны, хоть и противоречат духу и букве праздника, с другой — контрастно подчеркивают чистоту и моральную целостность их семейства. Шампанское льется рекой. Гости отводят душу, от пуза наедаются оливье, розовой шинкой и бужениной, которые в тяжелые времена имеют особенно божественный вкус. Поют «Підманула, підвела» и «Гей, наливайте повніі чари». На горячее и сладкое ни у кого уже не остается сил. «Ростбратен» в полулитровых банках отдают для детей Семеновских. «Наполеон» разделили между соседкой Ларисой, которая безутешно и не скрываясь рыдала, когда кто-то поднял тост за красоту супружеской верности, и сестрой жены, чья дочка уже вышла из больницы после инцидента в баре, но прийти поздравить тетушку с серебряной свадьбой еще, бедняжка, не смогла. Сын пошел провожать свою девушку. Дочка сказала, что мыть посуду не может, так как ей на завтра нужны красивые руки. И вообще, сказала дочка, все прогрессивное человечество, то есть весь цивилизованный мир давно перешел на бутерброды и одноразовую посуду. Так что они с женой остаются вместе с фамильным сервизом, кучей объедков — кожиц от соленых помидоров, недохрумканных малосольных огурцов, надкушенных фаршированных яиц со следами настоящих и вставных зубов.
Два часа ночи… Организм активно требует активированного угля. Напиток счастья — шампанское — уже не усваивается легко и радостно, об этом не стоит забывать. Сколько раз давал себе слово не предаваться так жадно радостям жизни, которые предлагает роскошный славянский стол, и вновь не сдержался! Горячей воды нет. Они с женой по очереди возятся с посудой в миске с жирной водой, где плавают шкурки от помидоров и крошки от хлеба.
— Ты знаешь, — вдруг заговорила жена, — у нас на конференции была одна женщина, — ты, может, помнишь ее, она заходила к нам, такая стройная, с роскошной прической?
— Ну и что эта женщина?
— Мы на закрытии конференции немного выпили, и когда вышли с сигаретами в коридор, и рассказывали — я о себе, она — о себе, — ну вот она мне сказала, что они с мужем в ночь после серебряной свадьбы любили друг друга горячее, чем в первую брачную ночь.
— Пойдем, — решительно говорит он, снимая фартук.
— Куда?
— Как куда? На брачное ложе. — Он готов на все, только бы не мыть эту жуткую посуду.
— Надо домыть…
— Тогда уже нич-чего не выйдет…
Разбивается одна из сервизных тарелок. Ясное дело, на счастье.
— Это нам знак, чтоб на сегодня мы уже бросили эту посуду…
— Нет, нужно все вымыть.
И они моют. До первых петухов моют. До молочно-серебристого света за окном моют. Возвращается сын. Идет к себе, не заглядывая на кухню.
Два-три дня казалось: чувство усталости от серебряной свадьбы никогда не пройдет. Но проходит все. Жена мается: двадцатипятилетие сына еще не скоро и пока что приходится жить без великой цели. Зато великая цель есть у него: вернуть долги — несколько сот долларов.
Август их серебряного юбилея уплывает в небытие. А сентябрь несет ему другую заветную дату. Он любил мечтательно размышлять: куда деваются прожитые дни, как вызревают дни будущие? Недоступные пониманию вещи, как тайна человеческого «Я». Наступит день, и он сядет в вагон метро, вынырнет из-под земли, переедет Днепр, бросит взгляд на очертания Правого берега, отыщет среди новостроек Левого ее дом. Она уже давно не живет в деревянном домике в Пуще, и домика самого давно нет, и колодца, куда падали тревожные осенние звезды. И он, и она поменяли несколько квартир за эти двадцать лет, теперь она окончательно поселилась на верхнем этаже одного из высотных домов Левого берега, в котором во время сильного ветра дрожат стены. Он приедет к ней, едва очухавшись после серебряно-свадебного обострения гастрита, — худой, сгорбленный, лысый человек, который и выглядит на все свои пятьдесят. Принесет белые гвоздики и бутылку красного вина. Теперь она живет одна. Отец умер, у матери своя квартира, сын работает по договору в Соединенных Штатах. Они сядут за стол, она зажжет свечи, поставит в вазу белые цветы, он нальет вина. Она попросит, чтобы сегодня он остался на ночь, но он вздохнет и скажет без слов, что за двадцать пять лет ни разу не… И она расплачется. Двадцать лет не плакала. А в этот день заплачет, заплачет.
