Мы потом спорили всю неделю, каждый день. Аль-Масри предлагал нам реальный выход. Мы же болтались без дела, и шансов найти легальную работу у нас не было. Каждое утро мы расходились по району, стараясь заработать хотя бы пару фунтов. Кому-то удавалось помочь при разгрузке товара, кто-то раздавал флаеры закусочных и парикмахерских. Но здесь у всех полно своих безработных родственников. Мы втроем иногда за целый день зарабатывали только на тарелку кус-куса с вареной морковью. Мы от этого давно устали, и никакой надежды, что что-то изменится к лучшему. Я уже не говорю о том, что мы ничего не могли посылать родителям. А у нас четыре сестры, и каждую нужно будет выдать замуж. В общем, мы решили, что живыми от нас все равно пользы никакой, но если кого-то из нас убьют, то семья, как сказал имам, получит пять тысяч фунтов страховки. Это деньги. А если убьют всех троих, то целое состояние. Мы об этом тоже говорили. И, скажу честно, все те разговоры про джихад, про выживание мусульман, про то, что надо поступать правильно, на нас тоже подействовали.
Короче, в следующую пятницу мы шли в мечеть уже с готовым решением. Нас после молитвы снова позвали наверх и подали кофе, финики, рахат-лукум. Повоевать — да, но умирать, конечно, нам не хотелось. Но аль-Масри и об этом заранее подумал. Он снова — там теперь были другие ребята, тоже человек пять-шесть, помимо нас, — завел песню о том, что нам в этой жизни ничего не светит. А судьба шахида куда как привлекательнее. Мученик за веру, погибший с оружием в руках, попадает прямиком в рай. Джихад, он говорил, — это основа ислама, а награда за мученичество — рай. Рай держится на двух мечах, и, чтобы попасть туда, мы должны взять один из них и убивать во имя Аллаха.
Еще нам показали видеокассеты, снятые в Алжире во время операций Вооруженной исламской группы. Тоже подрывы техники, нападения на патрули. Не наши операции, мы ничего не снимали. «Посмотрите на своих братьев, — говорил аль-Масри. — Посмотрите, как они воюют, с каким мужеством и самоотверженностью. Это герои. Вот трое из них сидят сейчас рядом с вами, но многие уже в раю. Они уже получили свою награду. Они теперь пируют в тени райских садов, и каждому из них досталось семьдесят две девственницы. И они будут наслаждаться так всегда, ведь за порогом этой жизни — вечность. Земная жизнь коротка, истинно верующие думают о вечности».
Говорю же, это тоже действует. А тем более что с деньгами заминки не было. Пришел человек, мы заполнили анкету, подписали какие-то бумаги, и нам выдали по семьсот фунтов наличными. Мы оставили сто фунтов себе на троих, а две тысячи в тот же день перевели отцу в Аннабу.
— Намекнули как-то, откуда эти деньги?
— Нет. Но родители знали, чем мы занимались в Алжире. Думаю, в общих чертах они догадались. Хотя и мы плохо представляли себе, что нас ждет.
4
Мне часто доводится ловить себя на том, что я в этой жизни лишь свидетель. Вот сижу, отхлебываю малюсенькими глоточками слишком горячий чай с душистой мятой и слушаю, как кто-то свою жизнь проживает сполна. То есть ощущая, что она в любой момент может оборваться. У меня, правда, тоже таких периодов хватает. Только когда ты целиком здесь и сейчас, ты этого не осознаешь, у тебя другие заботы. А потом я снова вдруг замечаю, что сижу, что-нибудь пью и чувствую себя бесполезным созерцателем.
— Нас отправили в Пакистан уже на следующей неделе, — продолжал алжирец. — В нашей группе было трое пакистанцев, их направили в Исламабад прямым рейсом. А мы с братьями сначала полетели в Дубай, а уже оттуда в Пакистан. Нас встретили в аэропорту, на автобусе отвезли в Пешавар и потом уже на джипах перебросили в Афганистан. В лагерь, «Аль-Фарух» называется.
Я заерзал. Похоже, это займет целый день — Мустафа явно рассказывал историю своей жизни. Это не было похоже на заученную легенду, а сам он не был похож на подставу. Или потерпеть еще?
Парень заметил мое замешательство. Это рот у него не смыкается, а черепушка не пустая.
— Я пропущу лишнее, — заторопился он. — Короче, в лагере нас с Абду готовили как подрывников, а Рамдана — как руководителя группы. Ну, у нас каждый должен был все уметь делать: и стрелять, и бомбы мастерить из подручных материалов, и карты читать, и с рацией обращаться. Но мы с Абду все-таки специализировались на подрывах.
Собственно, я хотел рассказать про тот бой. Мы два месяца тренировались в лагере, а потом нас через Азербайджан перебросили в Дагестан. А там мы уже сами через горы перебрались в Чечню. Под Ведено, это городок такой небольшой.
Командира нашего отряда звали Асламбек, он чеченец был. У него в голове сидел маленький осколок снаряда. Его отвозили в больницу в Турцию, но оперировать не стали — осколок дошел до мозга, и Асламбек мог умереть, если его тронуть. Так что он вернулся в Чечню. У него часто болела голова, наркотики уже не помогали, и тогда на глаза ему лучше было не попадаться.
Нас послали уничтожить русскую колонну где-то километрах в пятнадцати от Ведено. Нас было человек сорок, в том числе мы с братьями, двое йеменцев и один пакистанец, которые тоже завербовались в Лондоне. Это было в октябре 95-го. Тогда листья только-только начинали опадать, с воздуха нас было не видно, так что мы лесом добрались до места без приключений. Это была горная дорога, и Асламбек послал наблюдателей в обе стороны, чтобы мы могли спокойно работать. Мы с Абду и еще ребятами сделали две закладки. Сначала два тяжеленных артиллерийских снаряда с радиовзрывателями под кустом, а в паре сотен метров левее — противотанковую мину под бетонную трубу для ручья, чтобы колонна не могла повернуть назад. Потом мы рассыпались по склонам и укрылись за камнями и деревьями.
Абду очень нервничал — это было его первое дело. Мы с Рамданом следили за ним — для нас-то это было как тогда под Аннабой. Мы просидели в засаде весь день и всю ночь. Огонь разжигать не разрешили, а было очень холодно. Я тогда воспаление легких подхватил. Колонна показалась только к обеду на следующий день, мы издалека увидели ее сверху. Асламбек спросил, для кого этот бой будет первым. Таких было человек шесть-семь. «Кто из вас боится?» — спросил Асламбек. Он по-чеченски говорил, нам один иорданец переводил. Никто, естественно, не откликнулся. «Если кто нервничает, сделайте себе укол», — он говорит. У нас у каждого был такой шприц-тюбик, чтобы, если ранят, можно было терпеть боль. Я, не знаю почему, придержал Абду за руку, чтобы он не дергался, а один йеменец полез в свою сумку. «Боишься?» — спросил Асламбек. «Нервничаю», — тот говорит. «Потому что мне не нужны трусы, — продолжает Асламбек. — Один трус может погубить сто храбрецов». Ну, йеменец и сунул шприц обратно в сумку.
В колонне был БТР с пятью автоматчиками на броне, три грузовика с брезентовым верхом, и замыкал ее еще один БТР. Асламбек пропустил первый БТР и, когда с кустом поравнялся грузовик, нажал на кнопку — у него такой брелок был. Машину прямо подбросило в воздух. Мы начали стрелять по грузовикам, а Асламбек взорвал дорогу за колонной. Но русские и не собирались отступать. Они высыпали из машин и стали вести по нам огонь. Только было их немного, не больше тридцати, и через час с небольшим все они полегли. У нас потери были пять человек.
