Господи! Да будь у нее сейчас это кольцо!.. Кольцо, коеничего для нее не значило, кроме памяти о Неониле Федоровне, кромеподтверждения, что она и впрямь относится к почтенному, старинному, богатомуроду, принадлежать к которому не хочет, не желает!
– Молчишь? Ну, молчи, молчи! Еще покричишь! – Цыганнакинул на плечи тулуп, в три прыжка одолел прогалину, взметывая снежные вихри,и скрылся в лесу.
«Вайда, вернись!»
Крик рвался из груди. Но Лиза зажала рот, вцепилась зубами владонь – удержать голос. Нет, нет. Опять чувствовать на себе взгляд цыгана,насквозь прожигающий, безжалостный, ненавидящий… Нет.
Зуб на зуб не попадал, босых ног она уже не чувствовала, вушах ломило от визга. Лиза подбежала к висячей двери, насколько позволяла длинаверевки.
Она уже поняла, что сил расшатать колья ограды у нее нехватит. Может быть, удастся распутать узлы и проскользнуть под дверь?
Оказалось, однако, та приподнята на столь малую высоту, чтопод нее можно протиснуться только плашмя. Дверь держалась на оцепах, которыебыли насторожены на язычках, привязанных к дощатой приваде. Все вместенапоминало огромную мышеловку. Лиза догадалась: волки, которых приманит своимкриком обезумевший поросенок, сбегутся к садку и, протиснувшись под двери,будут стараться достать запертую животину, прыгать вокруг загородки, а значит,рано или поздно наступят на язычки. Дверь сорвется, и выход волкам окажетсязаперт.
Хотя зачем им рваться к поросенку? У них будет более легкаядобыча!
И в это мгновение в глубине еловой чащи зародился, а потомраскатился над лесом и взмыл к быстро меркнущим небесам леденящий душу волчийвой.
Лиза рванулась к присыпанному снегом язычку, чтобы, нажав нанего, обрушить дверь и получить хоть какую-то защиту, но веревка была слишкомкоротка, и она упала, не дотянувшись до язычка. Вскочила, кинулась к деревяннойпритраве, думая вскарабкаться на нее. Нет, не пускает веревка! Тогда онапопыталась распутать узел, но он был слишком тугой, а пальцы онемели, едваслушались. Последняя надежда! Лиза впилась зубами в петлю, охватывающую руку.Но веревка оказалась крепка. Она была пропитана дегтем и, залубенев на морозе,в кровь раздирала губы. На миг оторвавшись, чтобы перевести дух, Лиза увидела,что солнце неумолимо скатывается за острые вершины, в зените сгущается мгла, а насугробах вспыхивают желтые огоньки…
То шли волки.
У Лизы вдруг иссякли последние силы. Да и мороз сковал тело,только и смогла, что прислонилась к ледяным кольям и с предсмертным, обреченнымспокойствием следила за мельканием серых призрачных силуэтов уже совсем рядом.
«Матушка Пресвятая Богородица! – будто сквозь сон,подумала Лиза. – Господи, боже мой милостивый! Прими мою душу грешную!Сделай так, чтобы скорее… скорее!..»
Но было очевидно – скорой смерти ей не суждено, а ждет еесмерть мучительная. Тогда, в последнем трепете гаснущего разума, поднявскользкую, будто черная змея, веревку, Лиза захлестнула вокруг шеи петлю,затянула узел и что было силы рванулась в сторону…
Если бы она подождала немного, совсем чуть-чуть!.. Если быподождала немного, увидела бы, как из леса выскочил Вайда, перебежал поляну, внемыслимом прыжке взлетел на оледенелые колья ограды и приземлился рядом слежащей замертво Лизою. Он выдернул из-за пояса нож и полоснул по черной петле,стянувшей девичье горло. И, стремительно распрямившись, принял на тот же ножпервого волка, который проник в садок и прыгнул, чая легкой добычи.
Если бы Лиза могла сейчас очнуться, она услышала бы, что вжуткое смешенье волчьего воя, тяжелого дыхания Вайды, предсмертного хрипазверя, повизгиванья поросенка вдруг ворвался гром выстрела, и огненная вспышкавмиг развеяла алчную стаю. Серые тени таяли во тьме леса, на прогалину выбежалвысокий человек, держащий наперевес ружье. За ним поспешала Татьяна с пылающимфакелом в руке.
Лиза их видеть не могла, но цыган увидел. Запаленно дыша, онвскочил на деревянную крышу притравы, оттолкнулся и перелетел через высокийчастокол. Вслед ему ударил новый выстрел, да напрасно: только снег осыпался стяжелых ветвей, отмечая путь Вайды, который растворился меж елей, оставивцыганке и незнакомцу высвобождать из волчьего садка Лизу.
Недвижную, беспамятную. Но… живую.
Глава 7
Нижегородский семинарист
– Ну, полно, полно, девонька! Будет спать-то! Полжизнипроспишь!
Этот ласковый голос Лиза, кажется, уже слышала. Теплый имягкий, как летний ночной воздух. Лиза доверчиво открыла глаза.
О, господи! Опять это смуглое до черноты лицо с ужаснымирозовыми шрамами! Цыганка, Татьяна. А значит, где-то близко Вайда!
Подавляя ужас, Лиза осмелилась снова взглянуть в темное лицои встретилась глазами с Татьяной. Та улыбнулась:
– Хватит тебе бояться. Никого больше здесь нет. СгинулВайда, будто сроду не бывал. – Почудилось, или в самом деле легкая печальокрасила ее голос? Когда слушаешь ее, забываешь об уродстве лица… – А ты,гляди, более в обморок не ударяйся. Я извелась за тобой ходить-то! С самогооктября без памяти лежишь. Раз пришла в себя – и опять провалилась вбеспамятство!
– А сейчас что на дворе? – спросила Лиза, пытаясьприподняться и глянуть в отворенное окошко, сквозь которое вливались золотистыеполосы солнечного света и накатывали легкие волны лесных запахов.
– Май пришел, – развела руками Татьяна. – Черемуханачала напукопываться. А ты все спишь. Так ведь и до смерти проспать можно!
Лиза слабо улыбнулась шутливой укоризне в ее голосе.
– Ничего не помню, – тихо сказала она. – Ивспомнить не могу, сил нет.
– Ясное дело! – кивнула Татьяна. – Откуда им быть?Ты полгода одними отварами травяными жива. Ни хлебца, ни мяса, ни рыбки. Так,водичка, а в ней какая сила?
– Ой, – с трудом выдохнула Лиза, едва справившись ссудорогой, вдруг опоясавшей живот. – Христа ради дай мне поесть! С голодуумираю!
Татьяна строго подняла палец.
– Не больно-то, девонька, разохоться! Нутро от тяжелогоотвыкло, в одночасье помереть можно. Вот в молочко хлебца накрошим, это как разпо тебе. Но хорошо, что есть хочешь. Значит, жить хочешь! А то просто беда стобою. Лежишь, словно бы смертным зельем опоена. Хворь домертва коробит, а чтоза хворь, поди знай. Жаба? Гнетеница?..
Лиза слушала будто сквозь сон. Всем существом своим онанаслаждалась, хлебая горячее молоко с размоченными кусочками хлеба. Жизньвливалась в нее с каждым глотком, тепло расходилось по телу блаженными волнами,и слезы наворачивались на глаза.
