Я-то опасался, что с ним и впрямь приключилось что-то серьезное. Конечно, если человек сидит один, ему может померещиться все что угодно, например, что кто-то покушается на его свободу, а водка доделает остальное. Лео демонстрирует по временам такую странную уязвимость.
– Тебе элементарно хреново, – заключаю я.
– Еще как хреново, – соглашается он. – Так что в следующий раз своих баб держи при себе.
– Хочешь сказать, что я во всем виноват? Ну ты даешь! Может быть, в следующий раз ты постараешься держать при себе свое проклятое обаяние пианиста? – Я озираюсь вокруг, ища, чем бы отвлечь его от этой темы, и замечаю свою сумку, брошенную у входной двери. – Я сделал несколько набросков Мануэлы, хочешь взглянуть?
– Еще бы! Давай поковыряй ножом в ране.
– То есть не будешь смотреть?
– Буду, конечно, буду. Валяй, расскажи мне о твоем полном страсти уик-энде в Кьянти. Если она симпатичная, быть может, и она тоже перейдет ко мне, и ты таким образом выйдешь сухим из воды, а дурацкие телефонные звонки достанутся на мою долю.
– Бригадный подряд, мой дорогой! – Я хлопаю его по плечу и иду доставать из сумки блокнот с набросками.
Мне довольно часто случается рисовать женщин, с которыми я занимаюсь любовью. Иногда до, и это своего рода эротическая игра, но чаще всего после. Потому что после они более естественные и искренние. Мне доставляет удовольствие ловить на карандаш эту разнеженную усталость, это сладкое изнеможение, делающие тело особенно лакомым.
Что касается моих попыток приступить к работе над скульптурой, то мне явно не хватало вдохновения. Я и на Мануэлу старался смотреть, имея в виду будущую скульптуру, заставлял ее принимать различные позы, какие могли бы оказаться подходящими для работы над задуманной мною женской фигурой. Кое-какие наброски показались мне обещающими. Но чего нет, того нет, озарения так и не случилось. Наверное, мне стоило запастись терпением.
Лео перебирает наброски, внимательно всматривается в них. Невзирая на алкогольные пары, взгляд его осмыслен. Иногда при виде наиболее откровенной позы он поднимает бровь, но тем не менее удерживается от комментария. Лео знает, что я воспринимаю это очень болезненно.
– А вот тут неплохо… эта рука… поворот тела…
Я тоже всматриваюсь в рисунок, который он держит перед собой. Как странно, это один из немногих рисунков, где Мануэла изображена стоя. Она сама приняла эту провокативную позу, встав спиной ко мне рядом с кроватью, одна рука на матрасе, другая поглаживает бедро, а лицо вполоборота ко мне. Это даже не рисунок, а беглый набросок, поскольку в этой позе она оставалась очень недолго. Я помню, как она сразу же снова отвернулась, нагнулась над кроватью, уперев локти в матрас, и раздвинула ноги… И как я бросил бумагу и карандаш на стол…
– Скажи просто, что тебе понравился ее шикарный зад, – подкалываю я своего друга.
Лео решительно захлопывает папку и с некоторым усилием встает.
– Благодарю за доверие. Поскольку мои услуги как искусствоведа не оценены должным образом, я удаляюсь, – говорит он.
– Да ладно тебе, не обижайся.
– Я не обижаюсь. Просто разглядывание твоих рисунков меня слишком возбудило. Не сердись, но ты для такого случая не самая идеальная компания.
– Ты куда-то уходишь?
– Не знаю. Может, позвоню Доре, она как раз сегодня объявилась! – Он подмигивает и исчезает за стеклянной дверью.
Я остаюсь один на один с моими рисунками и начинаю медленно перекладывать, тщательно изучая их в поисках оригинального ракурса, неожиданного нюанса, выразительного жеста. Единственный набросок, в котором действительно что-то есть, тот, что отметил Лео. Хотя что тут удивляться: пьян он или не пьян, но у него отменное эстетическое чутье. С младых ногтей он рос в атмосфере художественных выставок, концертов и салонов, а его вкус воспитывался родителями и сливками международной дипломатии.
Я остаюсь один на один с моими рисунками и начинаю медленно перекладывать, тщательно изучая их в поисках оригинального ракурса, неожиданного нюанса, выразительного жеста.
Я долго смотрю на этот набросок, пытаясь уловить то призрачное достоинство, которое выделяет его из всех остальных, чтобы затем поработать над ним. Но в чем оно, не понимаю. Есть только некий намек на достоинство. Эротизм позы подавляет прочие элементы. Я чувствую, что все мои попытки бессмысленны. Мне вдруг очень хочется бросить все, побежать к Мануэле и снова поставить ее в эту позу…
Мысль о том, что она живет не очень далеко от меня, в переулке возле улицы Христофора Колумба, вытесняет остальные. Тем более что я все равно собирался отправиться к себе домой – я заскочил в мастерскую затем, чтобы освежить в памяти последние наброски и посмотреть, не появится ли желания немного поработать над скульптурой.
Я расстался с Мануэлой всего несколько часов назад, но у меня закипает кровь, едва в голове возникает картина, как я неожиданно появляюсь у нее дома, захватив ее врасплох, прижимаю к входной двери, не давая времени опомниться, не спрашивая, рада ли она видеть меня вновь или нет и есть ли между нами что-то и как это что-то называется… Вот так это происходит, дорогой Лео.
Вернувшись сегодня в мастерскую, я испытывал усталость, но несколько глотков алкоголя подкрепили меня. Чтобы не выглядеть уж слишком официально, я набрасываю первый попавшийся старый пиджак прямо на выходные брюки и рубашку, в каких я был на свадьбе, и выхожу на охоту, как ночной волк.
Глава 6
– В каком смысле я здесь внизу? – Голос Мануэлы в домофоне кажется чужим и неприязненным.
– Я шел из мастерской домой и подумал, не зайти ли навестить тебя.
– Луис, уже час ночи!
– Ну и что с того? Вчера, как мне помнится, мы занимались кое-чем намного позже.
– Да, но вчера была суббота… А завтра не воскресенье, а понедельник!
Парень с девушкой, обходя меня, спускаются с тротуара. Мне кажется, я читаю сочувствие в их взглядах. Внезапно до меня доходит, что я выгляжу полным идиотом, стоя столбом посреди ночи и беседуя с домофоном.
– Значит, ты мне не откроешь?
– Луис, ну я… я уже в постели, выгляжу непрезентабельно. Давай увидимся завтра, а? Хотя это уже сегодня. Сегодня вечером, да?.. Луис?.. Луис!..
Вот так всегда, думаю я с досадой, как только проходит момент страсти, они мгновенно озабочены кучей мелких глупостей. Смазанный грим. Целлюлит. Комната в беспорядке.
Последние слова теряются в тишине темной улицы, вскрик домофона, с которым никто не общается. Я уже далеко и едва слышу, как мое имя эхом прокатывается вслед за мной. Быстро сворачиваю за угол.
Непрезентабельно. По-моему, ее не очень волновало, как она выглядела сегодня утром, когда раздвигала ноги в душе, умоляла меня прекратить изводить ее ласками и наконец трахнуть. Предстать передо мной непрезентабельной и даже порочной ничего не значило для нее сегодня утром. Вот так всегда, думаю я с досадой, как только проходит момент страсти, они мгновенно озабочены кучей мелких глупостей. Смазанный грим. Целлюлит. Комната в беспорядке. То, что о них могут подумать. Такое впечатление, что они готовятся к визиту министерского инспектора, а вовсе не любовника.
