– Друг мой, на пятом звонке японец выбрал бы смерть. – Лео тяжелым шагом возвращается к дивану и опять тонет в нем. – Я предпочел водку.
– Слава богу. Избавил меня от необходимости смывать кровь с подушек. – Опережая его, я хватаю бутылку и наполняю принесенный им горшочек лишь наполовину. – Что это на этом нарисовано? Кактус?
– Кактус кобальтового цвета, – подтверждает он. – В шляпе. Чин-чин!
– За тебя.
Заглотнув водку, он откидывает голову на спинку дивана и закрывает глаза. Я надеюсь, что он не заснет раньше, чем расскажет, какие у него нелады. Сижу молча, жду. Как, черт побери, Лауре всего за сорок восемь часов удалось довести Лео до такого состояния? Барышня вроде покладистая, без проблем.
С Лео познакомил ее я, чуть меньше месяца назад, на одной из дружеских вечеринок, какие я иногда устраиваю здесь, в мастерской. Лаура когда-то была актрисой, а сейчас театральная костюмерша и, где ни появляется, привлекает к себе всеобщее внимание тем, как двигается, как смеется, как одевается. Хотя лично я предпочитал смотреть, как она раздевается. Некоторое время она выходила в свет вначале со мной, потом с Лео, а позже я потерял ее из виду, тогда как он с ней время от времени встречался. Она внезапно прорезалась прошлым вечером, предложив отметить его возвращение. Вот и все, что мне известно.
– Пятый раз она позвонила ночью, – произносит Лео, не открывая глаз. – Это был звонок типа: «Что не так я думала что между нами что-то есть». Она была хорошо поддатой.
– Люди всегда поддают, прежде чем сделать подобный звонок, – комментирую я.
Обычно так и бывает, когда они тебе звонят, чтобы вывалить на тебя свое разочарование тем, что, по их мнению, что-то не так в ваших отношениях, после чего грузят своей фрустрацией подруг на какой-нибудь бабской вечеринке. А те, вместо того чтобы успокоить несчастную, настраивают ее против тебя, утверждая, что ты полное дерьмо и что ты ее используешь. Так что, когда они слегка подопьют, оказываясь дома в одиночестве, они уже на пределе. И хватаются за телефон.
Кто бы объяснил, почему пустой дом оказывает на них такое угнетающее воздействие. Я, например, возвращаясь в свою квартиру, абсолютно не нуждаюсь в том, чтобы найти там еще кого-то. За исключением тех случаев, когда я привожу кого-то с собой. Но нет, стереотип счастливой жизни требует, чтобы кто-то ждал тебя, сидя в домашних тапочках перед телевизором, глазея на последнюю серию американского мыла, а если по возвращении тебя встречает только темный экран телевизора, тебе предписано впасть в панику.
Уверен, что причина хандры Лео не в этом. На эти глупости он реагирует точно так же, как и я, то есть никак.
– Ну и что такого экстраординарного она тебе сказала?
– Ничего. Сказала, что нам так хорошо вместе, что между нами есть что-то, только я боюсь признать это…
– …что ты не можешь постоянно исчезать…
– …что она сыта по горло тем, когда с ней встречаются только чтобы потрахаться, а после пропадают на месяц; что так хорошо один раз, два раза, но когда это становится привычкой, это значит, что что-то не так…
– …что она чувствует себя использованной…
– …и ей не кажется, что она претендует на многое, что, если я проведу с ней вечер, я от этого не умру, что она вовсе не требует от меня вести ее под венец…
– …и что ты эгоист…
– …и подлец, что я боюсь ответственности, боюсь собственных чувств, что не хочу взрослеть…
– …что именно для такого случая придуман синдром Питера Пэна[6], – хором заключаем мы.
Я не знаю, что за светило психоаналитики дало имя этому синдрому, чьи ослиные уши десятки лет торчат из каждой претензии женской половины человечества, но если я его поймаю, подам на него в суд. Ссылка на мужской инфантилизм стала для женщин идеальным оправданием, когда они распинают тебя на кресте всего-навсего из-за того, что ты не желаешь больше иметь с ними дела. Вся эта теория в корне неверна. Это не нам присущ синдром Питера Пэна, а им присущ синдром Вэнди[7]. Спасать нас, запереть нас дома, нависать над нами этакой клушей-мамашей. С какой стати?
– Лео, но ты сказал мне не всю правду, – улыбаюсь я, помахивая пальцем перед его носом. – Подобных звонков у тебя сто на день. Так что вряд ли это причина надираться в одиночку.
Я молчу.
«Нам надо поговорить» – это запрещенный удар.
– Не, ну, конечно, я сразу стал говорить ей то, что говорят в таких случаях: мне очень жаль, что она все так понимает, что я и в мыслях не имел использовать ее, что для меня она самая лучшая подруга, но сегодня я устал и хочу побыть дома один… Блин, я же сказал ей все как есть! Может человек не хотеть никого видеть? Или уже только потому, что я ее трахал, я на следующий день обязан сопровождать ее на выставку в Палаццо Реале?
– А знаешь, выставка на самом деле неплохая.
– Ладно, в следующий раз я отправлю туда тебя. Короче, на этом наш телефонный разговор закончился. Сегодня утром я был в хорошем настроении, даже прокатился на велике вдоль канала. Чувствовал себя прекрасно! – Он открывает глаза и поворачивается ко мне.
– А дальше?..
– А дальше я вернулся домой и увидел на мобильнике эсэмэску от нее: «Может быть, сегодня вечером я зайду к тебе, нам надо поговорить».
Я молчу. «Нам надо поговорить» – это запрещенный удар.
Меня больше не удивляет, что он забаррикадировался здесь, в мастерской.
– Я расположился здесь почитать, потом достал водку, потом у меня понемногу прошло желание читать, и я начал думать. Луис, истина в том, что в этой истории все как всегда. Начинается с «ты мне нравишься», переходит в «давай переспим», затем в «как это было здорово, давай повторим», а дальше в «нам надо поговорить». Ничего не меняется. И от этого нет спасения. Сперва все они кажутся такими симпатичными, а потом – словно обухом по голове. Единственная возможность изменить этот сценарий – жениться на ком-нибудь из них. Но об этом я даже и думать не хочу! – Он опять принимает вертикальное положение, дотягивается до бутылки и наливает себе еще водки. – Все. К черту, а то я своей хандрой и тебя заражу.
– Не заразишь, но и я считаю, что тебе лучше прекратить думать об этом, – говорю я, вздыхая с облегчением.
Мне довольно часто случается рисовать женщин, с которыми я занимаюсь любовью. Иногда до, и это своего рода эротическая игра, но чаще всего после. Потому что после они более естественные и искренние.
