Книга Дом на городской окраине - Карел Полачек

1

А когда миновала зима, холм на окраине города вновь ожил. Пришли работяги и заполнили весь дом. Конопатые маляры вносили ведра с краской. Печник засовывал в печку свою взъерошенную голову. Повизгивал рубанок, из которого спиралями вылезала стружка. Затем явился декоратор с обмороженным носом в сопровождении невзрачного хромоногого подручного. Они расставили стремянки и, прикладывая к стене трафареты, распевали на два голоса:

Нам и нужно-то

Только то, что наше.

Вот поладить бы

С немцами-братками.

Нам бы свободу

И для них свободу.

Но холопствовать не будем

Немцам в угоду!

Среди рабочих сновал полицейский со складным метром. Его фельдфебельский голос гулко отдавался в пустых помещениях.

Когда солнце стало садиться, полицейский надел куртку, фуражку и вышел. Отойдя на несколько шагов, он остановился и принялся рассматривать свой дом. На фронтоне красовалась надпись, сотворенная штукатуром, который вдобавок сопроводил ее несколькими стилизованными цветами.

О, СЕРДЦЕ ЛЮДСКОЕ,

НЕ БУДЬ СЕРДЦЕМ ХИЩНОГО ЗВЕРЯ!

— читал по складам полицейский, и на глазах у него выступили слезы умиления.

«Я собственник, я домовладелец, — повторял он про себя. — Хотел бы я посмотреть на того, кто станет мне поперек дороги».

2

Старый дом тоже воспрянул, охваченный непривычным оживлением. Перевозили скарб чиновника. «Раз, два — взяли!». Плечистые грузчики из экспедиционной конторы, головы которых были все в соломинах, а за уши заложена сигарета, сносили мебель с четвертого этажа и ставили ее на улице перед входом, где уже нетерпеливо переступали с ноги на ногу лошади с могучим крупом. Ломовой извозчик, сидевший словно акробат на трапеции на высоко поднятом над фурой складном сиденье, окрикнул одну из них: — Тпру, леший! Схлопочешь у меня по морде — ишь! — Леший запрядал ушами и, наклонившись к соседу по упряжке, словно бы что-то прошептал ему.

Теща размешивала на плите мучную заправку и утирала слезы.

— Мария, — растроганно говорила она, обращаясь к дочери, которая упаковывала в ящики посуду, — не забывай нас, навещай хоть изредка. Ты ведь знаешь — папа болеет. Нужно с ним быть повнимательнее. Я купила уголь, чтобы у тебя было на первое время.

Тесть с озабоченным видом метался вверх и вниз по лестнице и, как клоун в цирке, хватал то один, то другой предмет, которые мужики ставили на шлеи, накинутые на жилистые шеи. Чиновник стоял внизу подле фуры, точно почетный караул у генеральского катафалка, бдительно следя за тем, чтобы ничего не было повреждено.

А когда начали грузить последнюю вещь, высыпали жильцы, до того стоявшие в засаде за дверьми, их беспорядочные восклицания слились в прощальный благовест. Пришел портной Сумец. Он ерошил волосы и мямлил: — Желаю счастья! — Пришла жена точильщика, окруженная ватагой ребятишек, которые засовывали в рот пальцы. Самого маленького она несла на крутышках и громко повторяла: — Желаю вам счастья и да благословит вас Господь! — Точильщик поднял седую голову, дни напролет склоненную над жужжащим кругом, и произнес: — Удачи! — Снесли вниз на носилках даже разбитую параличом пани Редлихову, которая вытаращенными глазами взирала на всю эту кутерьму и повторяла — Вот как, вот как, вот как! — А дворничиха, о которой весь дом говорил, что она свинья, и муж которой женился в России вторично, плакала навзрыд, утирая нос ладонью. Трактирщик в черном фраке и с голой шеей, вышел из распивочной, распространяя вокруг себя кислый запах пивных ополосков, и протянул чиновнику руку: — Так вы нас уже покидаете, пан Сыровы? Ну что ж, ну что ж! Всего вам доброго! — и, обернувшись к двери своего заведения, крикнул работнику, что привезли содовую.

Чиновник был растроган, к горлу подступил комок. Ему вдруг стало жаль покидать этот старый дом, облупленные коридоры, темную лестницу, на которой по вечерам парни прижимали к перилам визжащих служанок, и свой четвертый этаж, где перед скорбным распятием мерцала красноватым светом масляная лампадка. И стало ему как-то жаль даже мокнущей звезды на потолке, даже войлочных туфель в черно-белую клеточку. Он ощутил, что тот, кто живет в одном и том же доме годами, становится сам как бы его частицей, и ему чудилось, будто старый дом, расчувствовавшись, хмурит брови и восклицает:

— В добрый час, пан Сыровы!

3

В новом доме жена развела огонь в печи. Тогда-то и вознесся над домом впервые дым, точно дым от костра Авраама, в знак того, что новостройка перестала быть новостройкой, а превратилась в обиталище человека. Как только влажные стены, от которых разит клеем, пропахнут человеческим духом, в них поселятся Пенаты. Но сперва дом должны покинуть духи строительные, которые глухо поскрипывают в полах, шеборшат в ванной комнате и, словно бы со вздохом облегчения ссыпают что-то внутри стен.

В печи затрещал огонь, плита раскалилась, и пани Сырова заварила для маляров кофе. Это было жертвоприношение, как бы скрепляющее договор, заключенный между человеком и домом. Маляры уселись на пол, обмакнули усы в кружки, затем отерли рты и сказали: — Дай Бог вам здоровья, милостивая пани.

После чего вновь залезли на стремянки и затянули на два голоса:

Он о любви забыл давнишней нашей,

Не мной, другой полна его душа.

Женился он, а я, а я гля-я-дела,

Как он жену из церкви выводил.

Ах, разлука ты, разлука…

4

Разнеслась молва, что новый дом заселяется, и это взбудоражило весь квартал. От жилища к жилищу летела об этом весть; возбуждение рождало возбуждение, — так повстанцы в горах зажигают костры, пламя которых долженствует оповестить население о том, что час настал.

Из серых домов выбегают старухи; их фартуки так и развеваются на ветру, а отвисшие груди под кофтами колыхаются, словно пузыри в ватерпасе. Мужчины высовываются из окон, их трубки свисают к земле, словно отвесы. Старики усаживаются возле дверей и, точно коровенки, жуют беззубыми ртами.

Квартал протянул свои щупальца и с превеликим интересом огладил буфет, который был столь тяжел, что четверо мужчин, сотрясая небо проклятиями, едва дотащили его до комнаты. В переноске принимали участие, хотя и одними только советами, люди, торчавшие в окнах. При виде громадного буфета они тыкали в его направлении трубками и кричали: — На попа! Ребята, на попа его!

Когда все вещи были перенесены, грузчики получили на пиво, сдвинули кепки набекрень и направились в пивную напротив, где, сдувая пену, говорили: — Здорово же нам пришлось попотеть, а? Черт!

5

Под конец распаковали корзину с рыжей кошкой. Кошка, которая приготовилась к худшему, поскольку в такой переплет еще не попадала, выскочила и совершенно обалдевшая, остановилась посреди кухни; ее глаза с прорезями зрачков, округлились, как талер. Потом она обнюхала мебель, покрытую блестящей белой эмалью, и, заметив, что топится печь, успокоилась и принялась старательно вылизывать шерсть После перенесенных мытарств ей хотелось отдохнуть, но тревожило множество посторонних людей, которые сновали взад и вперед. «Экая толчея, — огорчалась она, — и до чего же у них огромные сапожищи! Ужас! Того и гляди наступят мне на хвост!»