Пожилая служанка принесла тонкие одежды для сна и показала сундук, на дне которого лежало несколько красивых уличных платьев. Хоть Любава и была рада обновам, но трогать их побоялась. Почему-то ей казалось, что это были вещи княгини Ядвиги. Испытывая трепет перед неизвестной женщиной, она молча закрыла сундук и переоделась в простое платье.
Когда за окном послышался топот копыт, Любава вскочила и заметалась по комнате. Затем приказала себе успокоиться и села на кровать. «Всего лишь князь вернулся, — сказала она себе. — Он здесь живет, и негоже падать по его приходу в обморок».
И все-таки девушка была близка к этому, как только услышала тяжелую поступь под своей дверью. Сердце встревоженно забилось.
Дверь бесшумно отворилась, и вошел князь со свечой в руке. Поставил свою свечу рядом с той, которая уже была зажжена в комнате, и тяжело сел в разлапистое кресло с подушками.
Любаве показалось, что он пьян. Но при этом почему-то ни капли страха в ней не было, в отличие от встречи с Сивоем. В Яром городище она была рабыней. Заложницей страсти сотника, хитрости его жены и прихоти бояр. А здесь, в Икростене, Любава снова почувствовала себя свободной. Даже более свободной, чем раньше, потому что она не была зависима теперь от воли отца.
Вадим долго и задумчиво разглядывал девушку, сидевшую перед ним на не разобранной постели.
«О боги! Как же она похожа на Елину! Тот же овал лица, тот же взгляд с хитрецой и вызовом, тот же гордый подбородок и поворот головы.
Как могла эта женщина сыграть столь злую шутку с ними обоими? Откупилась от его любви хорошенькой девчонкой! Так ничего и не поняла!!!
И девочку жалко. Совсем молодая, не понимает даже, в какую игру ее впутали, не подозревает, какие сети вокруг сплетают сильные мира сего».
Князю вдруг захотелось пожалеть свою гостью. Она была очень похожа на гордячку Елину, но вблизи оказалась такой хрупкой и нежной… Ее глаза были огромными, а губы так трогательно дрожали, что Вадим едва удержался от ободрительного жеста. Тепло и полумрак комнаты расслабили его, и он подозвал девушку к себе.
— Так, значит, ты Любава? — как можно более сердечно спросил он.
— Такое имя мне дали.
— Тебе оно нравится?
Князь блуждал взглядом по ее телу, не отдавая себе в этом отчета.
— Да, оно приятно звучит. Родители дали мне другое имя, но на вашем наречии оно звучит не так мелодично.
— Значит, когда ты выйдешь замуж, ты хотела бы носить то же имя? — Вадим с трудом понимал, что он говорит.
Когда девушка встала рядом с ним, то дрожащий свет свечей и цветочный запах ее тела начали творить с ним что-то непонятное. Внутри будто бы начали раскручивать огромное тяжелое колесо. В груди заломило.
Вадим попытался припомнить свою жену. Бедняжка Ядвига. Запуганное маленькое существо невзрачной наружности. Кроме имени, в ней не было ничего царственного и сильного. Она боялась звука шагов своих родственников, повиновалась Медвежатнику, как тряпичная кукла, и пахла болезнями. В браке их объединяло одно — нелюбовь к Волегосту.
За два года женитьбы Вадим так и не смог привязаться к Ядвиге. Она осталась в его воспоминаниях жалким отражением собственных страхов. Глядя на нее, он стыдился своей трусости и мечтал о том, как столкнет ненавистного волхва в реку.
«А сейчас рядом с ним юная русалка, — думал он. — Дива Лада смотрелась бы крестьянкой рядом с этой девушкой, смешавшей в себе страх и самоуверенность. Пожалуй, самоуверенности в ней было многим больше».
— Я хотела бы носить то имя, которое будет нравиться моему мужу, — проговорила Любава.
Вадим поднял на нее недоуменный взгляд.
— Я лишь ответила на тот вопрос, который мне задал князь.
Вадим усмехнулся.
«Надо же! Уже не помнит, о чем говорил! Кажется, правда и о женитьбе он говорил».
Любава тем временем с удивлением наблюдала перемены в князе.
«Пришел раздосадованным, грустным и раздраженным. А сейчас мечтательный, удивленный. Смотрит на нее с нежностью, хотя иногда и будто бы сквозь нее. Как бы не видит. Несколько прядей волос упали на лоб, глаза стали еще темнее… Интересно, о ком он думает? Елину или Ядвигу представляет на ее месте?»
Любава гнала от себя грустные мысли.
«Ни одной из этих женщин нет сейчас рядом. Сейчас рядом только я — Любава. И об этом стоит думать. Остальное все пустое, только сердце себе бередить».
С этими мыслями она улыбнулась и принялась разглядывать сильные руки князя. То, что произошло в следующую секунду, она не успела даже осознать. Вадим поймал ее завороженный взгляд и протянул руку к ее лицу. Сама не понимая, что делает, Любава закрыла глаза и коснулась щекой его ладони. Затем провела по ней губами, почувствовав, как внутри разгорается самый что ни на есть настоящий огонь.
Ладонь князя оказалась теплой и мягкой. Нежные губы девушки прочертили по ней дугу от мизинца к запястью. Удары сердца гулко звучали в ушах, а пламя свечи разлилось вокруг ровным рыжим маревом.
«У воина не может быть таких мягких рук, пронеслось в голове Любавы. — Интересно, есть ли у него мозоли от рукояти меча? Боги, какие глупости лезут в голову!»
Любава застонала. Ее волосы, которые она пыталась до этого заплести в косу, рассыпались по плечам, закрыли лицо. Не узнавая саму себя, девушка провела ими по руке и лицу князя, склонилась над ним и прошептала его имя.
Время потекло тягучими волнами. Казалось, что эти двое прорастают друг в друге. Мягкая настойчивость Любавы, вызывавшая у нее самой недоумение, смешивалась с удивлением и страстью князя.
Вадим был не в силах вызвать хоть одну здравую мысль в себе. Перед этой цветочной девушкой таяли раздражение на волхва, брезгливая жалость к Ядвиге, религиозное почитание Елины. Сейчас в этом мире не было никого, кроме этой манящей жаркой свежести, сводящей его с ума. Руки князя коснулись шеи девушки и скользнули вниз по горячей шелковистой коже, пульсирующей страстью. Девушка глубоко дышала и льнула к князю. Коснувшись пальцами твердого соска ее груди, Вадим окончательно потерял связь с реальностью.
В этот момент за дверью что-то зашуршало. Вадим выругался, и рука его дернулась к ножнам меча. Его там не было. Вадим выругался еще откровеннее, отчего Любаве стало отчаянно смешно. Превозмогая слабость, вызванную страстью, она протянула руку к двери и толкнула ее. В темных сенях, пофыркивая, терся Акунька.
Князь отвернулся к окну и оправил на себе одежду. Еще несколько секунд ушло у него на придание лицу подобающе сурового выражения. Подавляя в себе растерянность и смех, он все-таки смог почти сурово задать вопрос:
— Ты чего здесь ищешь? А, малец?! Иль не знаешь, как вести себя должно в княжеском доме?
— Знаю, батюшка, знаю! — мальчишка бросился правителю в ноги. — Не изволь, отец, гневаться! Только велено мне было при девице быть, а я комнату ее искал. Вот здесь свечу заметил и на огонек пришел.
