— Какого Баранова? — снова встрепенулся Поп.
— Другого, — Лизонька погрозила ему пальцем. — Так он разлегся на трех сиденьях и опрокинул на Грабора бутылку вина. То есть — с ног до головы. Мои ребята в самолете летели… В общем, он еще долго извиняться будет за свой Карабах. Я Грабора к Риточке потащила, раздели его, такой дохленький он тогда был, не то что сейчас… Она дала соль, мыло… Завернули его в клетчатый плед, развесили барахло на креслах. Он нахал у вас, конечно. Патриций, бля. Стал по самолету бродить, заглядывал ко всем в газеты. Смешно. Мы как раз над Северным полюсом пролетали. Нам грамоты вручили, все дела.
— Не страшно? — спросила Ребекка. Было видно, что она увлечена рассказом, думает о чем-то, сопоставляет.
— Не знаю. А почему должно быть страшно?
— Я самолетов боюсь.
— Я в детстве боялась, — сказала Лизонька податливо. — Я вообще-то за последние десять лет ни разу трезвая не летала. Я вчера с двумя чувихами познакомилась. Секс-туризм. В этой стране ебут только в Нью-Йорке. Город желтого дьявола. Алекс, вы не знаете, почему такое слово, — «желтый дьявол»? Желтуха, туберкулез, сифилис?
— Не знаю… Наверно… Я в детстве тоже болел.
— Чем? — неожиданно встряла Ребекка.
Алекс покраснел, замялся. Наименований своих болезней он не помнил.
— Ну, мне… Мне в общем надо витамины есть.
ФРАГМЕНТ 25
В комнате на несколько мгновений установилась тишина. Ненужная тишина, откровенная тишина. Стали слышны скрипы и женские стоны с верхнего этажа, нарастающие и ненадолго утихающие крики, слишком характерные, чтоб ошибиться.
— Кто у вас там? — спросила Лизонька настороженно. — Я же говорила.
— Невероятно… Сегодня полнолуние… Там живет Фредерика, интеллигентная черная барышня. Одинокая, в очках. Преподает в колледже… Какой-то бред… Я никогда не знала. Как смешно все. Здорово.
Лизоньке стало грустно: она устала, волновалась за Грабора.
Поп немного повертелся на стуле, дунул в стакан.
— Можно, я пойду посмотрю? — сказал он. — Я черных никогда не видел. Расскажу.
— Что ты посмотришь?
Батюшка прошел в спальню, открыл окно — он уже когда-то выбирался на эту пожарную лестницу. Он недовольно пыхтел, потирал руки, сквозь него просвечивало нечто натурально святое.
— Докурите сигарету, пожалуйста, — Лиза сунула ему свой окурок.
Поп хихикнул, пробормотал «нет прощения» и спортивно перепорхнул за железные перила. Лизонька улыбнулась, увидев на нем кроссовки без шнурков. Он действительно вернулся из тюрьмы. Забавно. Она накинула на плечи свой пиджак, вернулась к Беке.
— У тебя нет лишних трусов?
— Я посмотрю. Мама в ночную смену.
Крики с верхнего этажа постепенно заполняли их комнату. Казалось, дом раскачивается, дрожит. Женщина стонала, выла, и вой этот становился все более неестественным и зловещим. Судя по тону, никакого завершения не предполагалось. Вверху падали предметы: стулья, книги, будильник. Иногда женщина затихала, но только на несколько секунд. Было непонятно, как это может быть чисто физиологически, но думать об этом не хотелось. Чужая радость внушала страх и раздражение, пусть мир и впрямь насквозь пронизан эротизмом.
— Сейчас этот Алекс должен рухнуть, — сказала Ребекка. — Он что, чокнутый?
— Давай включим музыку, — сказала Лиза, подошла к приемнику и настроила его на танцевальный канал. — Что загрустила? Не уходи, я боюсь одна.
Громыхая железом, сверху возвратился Поп, разулыбался, помахал рукой, скрылся в туалете, где тут же громко включил воду. Вспомнил, что с самого утра не видел себя в зеркале. Лицо его после побоев и пьянства припухло, но учитывая, что оно всегда было большим и круглым, все в норме.
— Там шкаф стоит, — сказал он. — Техас будет независимой республикой.
Он подошел к Ребекке и положил руку на ее плечо.
— Бе, выходи за меня замуж. — Он с размаху сел на стул, который тут же треснул и развалился под ним на части.
ФРАГМЕНТ 26
Момента прощания Батюшка не помнил, лишь обнаружил себя на холодной улице где-то недалеко от дома. Он проходил мимо чужого парадного, где с его приближением над дверью автоматически зажегся свет. Эта вспышка пробудила Алекса от его мыслей и заставила осмотреться по сторонам. Здания вокруг были до боли знакомыми, только расставлены как-то не так. Где находится его дом, Поп не знал, и поэтому решил ходить кругами до тех пор, пока случайно на него не наткнется. В воскресенье вечером у подъездов было выставлено много старой мебели, выцветшие абажуры, картины, книги, перевязанные бечевкой. Поп часто приносил такие вещи домой и складывал их у себя в комнате: его комната и была больше похожа на пиратский склад, чем на жилое помещение. В дни уборки Эвелина выбрасывала все это обратно на улицу, не спрашивая его разрешения.
Все, что ему удалось пока что отстоять, — это фотоувеличитель, картина с парусным кораблем и три гантели. Хотя к этим предметам Эвелина относилась с почтением, за последнее время их отношения с Алексом ухудшились. Причину этого он видел в ее подруге из Бруклина, маленькой, лысоватой еврейке по кличке Пингвин, ушедшей от мужа и временно проживающей с ними вместе. Считалось, что Пингвин науськивает Эвелину против мужа.
Сейчас он был настроен миролюбиво и разглядывал помойки в поисках подарков для женщин. Он подобрал маленькую электрогитару, хотя понимал, что одной гитары для музыки ему не хватит. Гитара звучала глухо, невыразительно. Батюшка знал аккорды единственной песни — песни про разлуку. Он побрякал немного эту мелодию, после чего пробормотал «нет прощения» и взял гитару под мышку. Он решил учиться на ней играть — можно попробовать подключить ее к магнитофону или телевизору, подумал он. Можно сделать многое, пока ты еще молодой: конструировать, заняться архитектурой, можно рисовать… Мысль о художестве внезапно огорчила его — он вспомнил того, кто успел перебежать ему дорогу. Нет смысла рисовать после Пикассо, подумал он. Безответственность определяет теперь всю моду. Пикассо… Талантливый человек. Он не знает, сколько вреда приносят его эксперименты. Поп задумался о своей жизни, о женщинах и евреях.
Его внимание привлекли осторожные шорохи возле мусорных баков. Алекс обернулся и тут же узнал заброшенное общежитие, находящееся по диагонали от его дома, почти напротив. Перед ним сидела на асфальте облезлая, седая крыса размером с кошку. Сидела и равнодушно смотрела на него своими розовыми глазами. Алекс сделал шаг к ней навстречу, та немного сдала назад; Поп присел на корточки, пытаясь разглядеть неизвестное животное. Он догадывался, что таких больших крыс в природе быть не должно; что он столкнулся с загадочным явлением; что ее нужно поймать или хотя бы сфотографировать. Алекс извлек несколько звуков из своей гитары, но крыса никак не реагировала на музыку; она опустила свою морду обратно в мусор и двинулась за перегородку. Поп заметил, что задние ноги у нее немного длиннее передних, что лапы завершаются длинными пальцами с черными когтями, уши на кончиках тоже были черными. Зверюга забралась в ворох газет и почти скрылась из виду. Понимая, что нужно что-нибудь сделать, Поп ринулся к забору и увидел, что вся помойка кишит этими тварями. Некоторые из них высунули свои головы из мусорных баков и настороженно уставились на него, — когда тела и безобразного толстого хвоста не было видно, их мордочки казались милыми. Их было шесть или семь штук — то ли выводок, то ли стая… Алекс подумал, что ему повезло, что прямо у его дома живут крысы-мутанты — он мог бы написать репортаж, сделать фотографии. Радиоактивные монстры в сердце Манхеттена. Хорошая мысль? Он потряс над головой гитарой, надеясь загнать их в глубину бака и прихлопнуть крышку, но животные успели выпрыгнуть; разбегались они лениво, даже не разбежались, а передислоцировались: перешли к куче мусора у соседнего подъезда. Сверху ужасно закричала женщина, что-то по-испански. Батюшка поднял голову и помахал гитарой над головой. Женщина была немолода и не в его вкусе. Животные продолжали пастись на помойке около ее дома, Поп еще раз посмотрел на них и быстрым шагом пошел домой за фотоаппаратом.
