Когда до Дня Благодарения оставалось меньше недели, Грейс решила, что поступит умно, если заранее разморозит клюкву, из которой она задумала приготовить некое лакомство. Она нашла клюкву в морозильнике за двумя пакетами свежезамороженных овощей и контейнерами с фрикадельками Франсин Шугармен. Мать Грейс купила клюкву в прошлом году неделю спустя после Дня Благодарения, когда они вместе отправились по магазинам. «Всего пятьдесят девять центов», — сияла мать. Потянувшись за пакетом, Грейс наткнулась на замерзший круглый аквариум, который они с Лэзом поставили сюда три года назад. В лед вмерз ключ от старой квартиры Лэза.
Они даже поспорили, сдавать ему квартиру или нет, в конце концов договорились иметь это в виду по крайней мере символически. Когда-нибудь они разморозят ключ и решат вопрос окончательно. Грейс прочитала об этой уловке в статье о супружеских взаимоотношениях, и она как будто сработала, за исключением того, что они так и не разморозили ключ и больше о квартире не заговаривали. Правда, в верхнем ящике туалетного столика Лэз держал дубликат и время от времени навещал свою старую квартиру — чтобы писать там или слушать старые пластинки.
Когда-то в аквариуме жили рыбки — золотая и японская бойцовая. Во время одного из прошлых уходов Лэза Грейс не озаботилась тем, чтобы покормить рыбок и сменить воду в аквариуме. Всякий раз, проходя мимо, она говорила себе, что покормит их потом. Когда Лэз вернулся, вода стала такой мутной, что Грейс даже не смогла рассмотреть рыбок, которые к тому времени уже плавали на поверхности брюшком вверх.
Грейс все еще держала аквариум в руках, когда зазвонил телефон. Ее пальцы примерзли к стеклу. Она подставила аквариум под струю теплой воды, отлепила от него руки и снова запихнула его в морозильник. Сработал автоответчик. «Привет, Грейси, это папа. Я не присылал лампочки. — Он помедлил, перевел дух. — Чудеса в решете. Звякни». Обычно Грейс нравились папины словечки вроде «звякни» или «приветствую» вместо «здравствуй». Но выражение «чудеса в решете» ей никогда не нравилось.
Она упомянула о лампочках, разговаривая по телефону с матерью вчера вечером. Отец уже лег. Но теперь начались чудеса, и семья мобилизовалась, как отряд муравьев, готовящихся штурмовать кубик рафинада. В семье Грейс чудеса были явлением заурядным. К числу по сей день не объясненных чудес относилась пропажа бумажной колбаски с двадцатьюпятицентовиками.
«Не знаю, — говорил отец. — Просто чудеса в решете». И этой темы больше не касались, пока пропавший предмет — недели, а то и месяцы спустя — не обнаруживался, скажем, в отцовском бельевом ящике, где все это время и пребывал.
Потом было чудо с исчезновением бензина, которое в конце концов претворилось в теорию о заговоре — якобы кто-то в гараже тайком катается на их машине. Или чудо с пылесосом «Электролюкс» — еще более жгучая тема семейных пересудов; его необъяснимым образом обнаружили через несколько лет в бельевом шкафу, упакованным, как труп, в синий нейлоновый спальный мешок Грейс. Используемый метод никогда не обсуждался, а цель его не подвергалась разбирательству. Чудеса в решете. Это навязшее в зубах выражение ее родители употребляли направо и налево во всех необъяснимых случаях, как фокусник свое «алле-оп».
Грейс терпеть не могла чудеса. Ей нужен был немедленный ответ — куда подевался сверток с четвертаками. Она обыскивала все углы, пока не выбивалась из сил и ее не начинало тошнить. Если местонахождение предмета так и не удавалось установить, она чувствовала себя так, будто здесь поработала какая-то сверхъестественная сила. Удлинители могли исчезать бесследно, да и вообще все что угодно случалось без предупреждения, как с лампочками, появившимися необъяснимым образом.
То, что Лэз опять не пришел на вечернюю игру в скрэббл, было еще одним чудом, которого все — по крайней мере пока — старались касаться лишь вскользь.
— Где же Лэз? — спросил Берт, одним махом заглатывая голубец.
— В Ютике, — ответила Грейс. — Читает лекцию в Хэмилтон-колледже.
— В Ютике? Но там послезавтра ожидается настоящий ураган, — вмешался отец. — Норд-ост, — сказал он, как рыбак с Лонг-Айленда. — Снегу может намести на полтора фута.
— Скажи ему, чтобы купил простынки, раз уж он там, — сказала мать.
— О чем это ты, Полетт? — спросил Милтон.
— Ну, ты же знаешь: Дж. П. Стивенс. Компания по производству постельного белья.
— Пожалуй, он слишком занят, чтобы покупать простынки, дорогая.
— Хотя бы присмотрелся.
— А ты почему не поехала с ним, Грейси? — спросила Франсин.
— Знаешь, Лэз говорит, что у нее начинается агорафобия, — прошептала мать Грейс, слегка подтолкнув Франсин локтем.
— Агора… что? — спросил Берт.
— У меня не агорафобия, а акрофобия, — сказала Грейс, вспомнив о приступах страха во время их путешествия через Континентальный водораздел. — А еще говорили, что это путешествие продлится совсем недолго.
— Агорафобия? Это страх свитеров? — спросил Берт, листая свой Оксфордский словарь.
— Свитеров? — переспросила Франсин.
— Ну, знаешь, вроде ангоры, — пошутил отец Грейс. — Она боится пушистых свитеров.
— Ты смотрела этот фильм «Арахнофобия»? — спросила Полетт у Франсин. — У меня теперь поджилки трясутся, стоит мне увидеть долгоножку. Грейси тоже терпеть не может пауков. Правда, милая?
Но в данном случае Грейс имела в виду не пауков. Моль — вот что приводило ее в беспокойство. То, как она забиралась в ее ящики и насквозь проедала одежду, оставляя крохотные дырочки, даже если ящики были плотно закрыты, или то, как она умудрялась забраться в запечатанные чехлы. Хуже всего было, когда она находила дохлую моль на подоконнике и та рассыпалась в пыль, стоило до нее дотронуться, будто ее вообще никогда прежде не существовало. Грейс не выносила запах нафталина, так что теоретически Берт был прав — при любой возможности она предпочитала избегать шерстяных вещей.
— Может, все-таки продолжим? — прервал ее Берт.
— Кстати, чья очередь? — спросила мать Грейс, передавая голубцы.
Грейс пропускала мимо ушей шуточки, отпускавшиеся в ее адрес, и ни с кем не спорила. Она думала о норд-осте. На улице по-прежнему было не по сезону тепло. Мысль о снеге, когда за окном было почти шестьдесят градусов, казалась совершенно неправдоподобной. И все же, вернувшись домой, она включила канал, по которому передавали прогноз погоды. Завитки облаков и белые полосы, оставляемые авиалайнерами, завораживали ее.
Глядя на экран, она прозревала драматическое напряжение и даже повествовательную интригу в сгущающихся облаках и областях высокого давления — свидетельство скрытых сил природы. Навязчивая озабоченность отца погодой начала казаться ей едва ли не поэтичной, почти благородной. В ней были рисунок и ритм погребальной песни, ноты скорби. Лэз мог не вернуться к праздникам. Это было необычным желанием, однако норд-ост мог стать ответом на ее молитвы перед Днем Благодарения.
