Только взявшись мастерить вертеп, фрейлейн Виндлинг поняла, как это трудно. Рано утром она попросила Буфельджу подыскать старый деревянный ящик. Не проработав и полчаса, она услышала на кухне голос Слимана, быстро затолкала все под кровать и вышла на террасу.
— Слиман, — сказала она, — я очень занята. Приходи после обеда.
Днем она сказала ему, что теперь по утрам до праздника младенца Иисуса будет работать, поэтому долгих походов пока не будет. Новость его огорчила.
— Я знаю, — сказал он, — вы готовитесь к святому дню. Я понимаю.
— Когда наступит святой день, мы устроим пир, — заверила она его.
— Если на то будет воля Аллаха.
— Прости, — улыбнулась она.
Он пожал плечами.
— До свиданья, — сказал он.
Днем они по-прежнему гуляли в оазисе или пили чай на крыше, но по утрам она сидела в комнате — шила, стучала молотком, лепила. Сперва она смастерила подставку, потом надо было вылепить фигурки. Она принесла в комнату очень много влажной глины с реки. Лишь через два дня ей удалось вылепить такую Деву Марию, которой она осталась довольна. Из старого лоскута муслина она сделала убедительный навес, под которым приютила Мать и Дитя в колыбельке из белых цыплячьих перышек. Иглами тамариска она выложила пол под навесом. Снаружи рассыпала песок и укрепила в нем длинные ноги глиняных верблюдов; через бархан переваливало одно животное за другим, и на каждом прямо сидел волхв в длинной джеллабе, острые складки которой ниспадали по бокам верблюда. Волхвы принесут мешочки миндаля и крошечных шоколадок с ликером, завернутых в разноцветную фольгу. Закончив вертеп, она поставила его на пол посреди комнаты и насыпала перед ним горки мандаринов и фиников. Если зажечь ряд свечек сзади и по одной с двух сторон поставить впереди, станет похоже на цветную литографию мусульманской церемонии. Она надеялась, что Слиман узнает сценку и тогда его будет легче убедить в ее поэтической достоверности. Она хотела лишь намекнуть, что богу, с которым он был так близко знаком, поклонялись назареи. Такого она ни за что не решилась бы выразить вслух.
Был и еще один сюрприз к сочельнику: новая вспышка для фотоаппарата, которую Слиман еще не видел. Фрейлейн Виндлинг собиралась сделать побольше снимков рождественского вертепа и Слимана, который будет его разглядывать; она увеличит их и покажет ученикам. Она сходила в лавку и купила новый тюрбан для Слимана; у него уже больше года не было никакого. То был мужской тюрбан, превосходно сделанный: десять метров нежнейшего египетского хлопка.
Накануне Рождества она проспала — ее ввело в заблуждение тяжелое небо. Зимой в оазисе порой бывали темные дни; они случались редко, но сегодня был именно такой. Лежа в постели, она слышала рев ветра, а когда встала и выглянула в окно, не обнаружила ничего лишь тусклый, скрывавший все розовато-серый туман. Песок кружил и беспрерывно царапался в стекла; на пол террасы тоже намело. Завтракать фрейлейн Виндлинг пошла в бурнусе, укутав лицо капюшоном. Порыв ветра ударил ее своей монолитной тяжестью, когда она шагнула на террасу; песок скрипел на бетонном полу под ее туфлями. В столовой Буфельджа уже запер ставни; он бодро поздоровался в полумраке, радуясь, что она пришла.
— Увы, очень плохой день для вашего праздника, мадмуазель! — заметил он, ставя на стол кофейник.
— Праздник завтра, — сказала она; — Он начинается ночью.
— Конечно, конечно. — Его раздражали праздники назареев: часы их начала и окончания соблюдались очень небрежно. Мусульманские праздники начинались точно: или на закате, или за час до рассвета, или когда молодой месяц только проступал в сумерках на западе. А назареи начинали праздновать, когда вздумается.
Все утро она сидела в комнате и писала письма, К полудню воздух еще сильнее потемнел от песка: ветер тряс гостиницу на скале так, словно собирался швырнуть ее за верхушки пальм внизу в речное русло. Несколько раз фрейлейн Виндлинг вставала и подходила к окну взглянуть на розовую пустоту под террасой. Бури ей нравились, хотя этой неплохо бы налететь и после Рождества. Ей представлялась ясная ночь пустыни — холодная, с живыми звездами, с лаем собак в оазисе. «Может, так оно и будет, есть еще время», думала фрейлейн Виндлинг, надевая бурнус, чтобы пойти пообедать.
При таком ветре камин был сомнительной благодатью: хотя он давал тепло и единственный свет в столовой, валивший из него дым ел глаза и горло. Ставни на окнах дребезжали и грохотали громче ветра.
После обеда она сразу ушла из столовой к себе в комнату; в сгущавшихся сумерках писала письма, ожидая, когда совсем стемнеет: Слиман должен был придти в восемь. Хватит времени, чтобы отнести все в столовую и поставить рождественский вертеп в темном закутке, куда Буфельджа врядли зайдет. Но когда пришло время, она убедилась, что ветер сильнее, чем ей казалось. Много раз ей пришлось ходить в столовую, перенося каждый предмет, аккуратно завернутый в бурнус. Всякий раз, минуя дверь кухни, она ожидала, что Буфельджа откроет дверь и заметит ее. Ей не хотелось, чтобы он видел, как она показывает Слиману ясли: пусть лучше посмотрит утром за завтраком.
Шум бури позволил ей перенести все в дальний темный угол столовой, не возбудив подозрений Буфельджи. Задолго до ужина рождественский вертеп был готов ожить, когда загорятся свечи. Она оставила коробок спичек рядом на столе и поспешила к себе — причесаться и переодеться. Песок набился в одежду и теперь хрустел повсюду: сыпался с нижнего белья и, точно сахар, лип к коже. Когда она вышла, на часах было чуть за восемь.
На столе оказалась лишь одна тарелка. Под дребезжание и хлопки ставень фрейлейн Виндлинг подождала, пока не появился Буфельджа с супницей.
— Какой плохой вечер, — сказал он.
— Ты забыл накрыть для Слимана, — сказала она.
Но он не обращал внимания.
— Он глуп! — воскликнул Буфельджа и стал наливать суп.
— Подожди — вскричала она. — Придет Слиман. Я не буду есть, пока он не пришел.
Буфельджа по-прежнему не понимал.
— Он хотел войти в столовую, — сказал он, а знает, что это запрещено за ужином.
— Но я его пригласила! — Она посмотрела на одинокую тарелку супа на столе. — Скажи, чтобы он вошел, и поставь еще одну тарелку.
Буфельджа молчал. Он опустил поварешку в супницу.
— Где он? — настаивала фрейлейн Виндлинг и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Разве я не сказала тебе, что он будет ужинать со мной сегодня вечером? — И тут же заподозрила: желая держать все в тайне, она действительно могла не сообщить о приглашении Буфельдже.
— Вы ничего не говорили, — сказал он. — Я не знал. Я отправил его домой. Но он вернется после ужина.
— Ох, Буфельджа! — вскричала она. — Ты знаешь, что Слиман никогда не лжет.
Он укоризненно потупился.
— Я ничего не знал о планах мадмуазель, — произнес он обиженно.
На какой-то быстрый миг у нее возникла мысль, что он обнаружил ясли, но будь это так, он бы сам о них заговорил.
