Эдриан остановился на верхней ступеньке и огляделся вокруг. На самом деле крыльцо наводило тоску — доски на полу мрачно-серого цвета, а мебель выкрашена ядовито-зеленой краской.
— Вы не думаете, что будет холодно? — спросил он.
— Ничуть, — ответила Делия, хотя, остановившись, почувствовала холод. Она засунула руки в карманы халата.
Эдриан смотрел на нее с минуту. Потом сказал:
— А… Я понимаю, — и уголки его губ слегка приподнялись.
— Но если вам холодно… — начала она, краснея.
— Понимаю, — повторил он, — лучше подстраховаться.
— Я вас совсем не виню. Выпьем какао здесь.
— Нет, подождите здесь. Я принесу.
— Пожалуйста, — попросила она, — пожалуйста, разрешите мне войти.
И, поскольку поняла, что этот спор может длиться бесконечно, вынула руку из кармана и коснулась его запястья.
— Я хочу, — сказала Делия.
Она действительно хотела войти. И только это и имела в виду, но когда слова сорвались с ее губ, поняла, что они могут быть восприняты по-другому, поэтому отступила и забормотала:
— Или, может быть… Да… крыльцо, почему бы нам не выпить какао на… — Делия почувствовала, что сзади стоит стул и села на него. Непокрытое подушкой сиденье мгновенно обожгло ее ледяным холодом, так, что даже дух перехватило, словно она услышала какие-то ошеломляющие новости или обрела какой-то шанс, о котором раньше не могла и помыслить.
4
— Когда Элиза встречала меня в аэропорту, — говорила Линда, — я ей сказала: «Ну если и есть что-то хорошее в папиной смерти, так это то, что теперь мне не придется делить с тобой комнату, Элиза». Учитывая то, как она храпит.
— Да, но… — начала было Делия.
— И близняшкам не придется препираться со Сьюзи, сказала я. Думаю, что обе они могут спать со мной в папиной большой кровати. А потом я приезжаю в дом и, угадай, что я вижу?
— Я сперва планировала, что ты будешь жить там, — стала объяснять Делия, — но… Когда я вошла, чтобы постелить простыни, это показалось таким…
— Хорошо, я сама постелю простыни, — заявила Линда. — И я вот что скажу: я точно не буду спать вместе с Элизой, при том что в доме есть свободная комната.
В этот момент сестры стояли возле двери отцовской комнаты и смотрели на царивший там порядок, на то, как мутный воздух заполняется частичками пыли, как неестественно гладко лежит на матрасе покрывало. Линда, одетая по-прежнему в дорожную одежду, распространяла ауру сосредоточенности и конструктивности, свойственной некоторым людям во время путешествия. Насколько могла видеть Делия, Линда обследовала комнату без намека на сентиментальность.
— Ты, конечно, времени зря не теряла, устраивая все эти нововведения, — забрюзжала она. — Кондиционеры, вентиляторы стоят повсюду, куда ни посмотришь, рабочие вырывают кусты, я не знаю что еще.
— Ой, да это…
— Я думаю, этого Сэм Гринстед и ждал, — сказала Линда. — Он наконец прибрал дом к рукам.
Делия не стала спорить. Сестра бросила на нее вопросительный взгляд, перед тем как подойти к отцовскому бюро. Наклонившись к зеркалу, она провела пальцами по короткой каштановой стрижке «паж». Потом взяла блокнот, который носила на груди на ремне — еще одна из ее европейских привычек. Вы бы никогда не приняли ее за американку (и никогда бы не догадались, что после развода с профессором французской литературы, который вопреки страстным надеждам так и не забрал ее в свой Париж, она живет в Мичигане). Ее полное, мягкое лицо было набелено, из остального макияжа — только липкая ярко-алая помада. Даже обыкновенную одежду Линда носила совсем не банально, с чувством значимости — безвкусные коричневые лодочки на среднем каблуке, к примеру, отлично сочетались с костюмом в матросском стиле.
— Но что же мы стоим? Нужно позвать Мари-Клер и Терезу, — спохватилась она, практически проглатывая звуки «р» в именах своих детей. Затем прошмыгнула мимо Делии вниз по лестнице. Она все еще пахла салоном самолета.
На кухне они увидели, что Элиза делает лимонад для близняшек. Этой осенью девочкам исполнится девять — несуразная, подранковая фаза, — и, хотя у них была та же квадратная стрижка, что и у матери, во всем остальном они напоминали профессора. Глаза у сестер были почти черные, скорбно подведенные, а губы сливового цвета. Они помогали друг другу карабкаться на ряд застекленных шкафов, одна тащила другую за собой, когда добиралась до стойки, а для удобства близнецы заткнули свои старомодные европейские школьные платья в панталоны, от чего казались еще более длинноногими.
— Появится ваша кузина Сьюзи и отведет вас в бассейн, — говорила Элиза, растирая лимоны. — Она обещала сделать это в первую очередь, но, думаю, задержалась где-то со своим приятелем.
Упоминание о приятеле на минуту их задержало.
— Дрисколл? — спросила Мари-Клер, перестав карабкаться. — Сьюзи по-прежнему встречается с Дрисколлом?
— Да, разумеется.
— А они ходят вместе на танцы? А на прощание целуются?
— Ну, этого я не знаю, — кисло сказала Элиза и наклонилась, чтобы достать кувшин.
Близняшки достигли своей цели: коробки мятных пастилок в шкафу. Сантиметр за сантиметром Тереза вытащила ее через приоткрытую дверцу. (У Терезы были менее правильные черты лица, менее гармоничные, менее симметричные, отчего она казалась слегка беспокойной. Делия замечала, что один из близнецов всегда такой.) На мгновение показалось, что коробка свалится на пол, но потом она аккуратно приземлилась прямо в протянутые ладошки Мари-Клер.
— А у Рамсэя и Кэролла тоже есть любимые? — спросила девочка.
— Ну, у Рамсэя есть, к сожалению.
— Почему «к сожалению»? — удивилась Тереза, а Мари-Клер спросила:
— Что с ней не так?
Им обеим так хотелось услышать скандальные подробности, что Делия рассмеялась. Тереза повернулась и обратилась к ней:
— А тебе тоже жаль, тетя Делия? Ты не пускаешь ее на порог? Она пойдет с нами на пляж?
— Нет, не пойдет. — Делия покачала головой, отвечая на самый простой вопрос: — Поездка — только для членов семьи.
На следующее утро, в воскресенье, они на неделю должны были отправиться на залив. Это происходило каждый год. В середине июня, как только закрывались школы, Линда приезжала из Мичигана, и все отправлялись в арендованный коттедж на берегу Делавэра. Парадное крыльцо уже было завалено резиновыми плотами и ракетками для бадминтона, холодильник забит едой, а пациенты Сэма забегали для последних консультаций, изо всех сил стараясь избежать общения с его родственниками.
