Книга Почему ты не пришла до войны? - Лиззи Дорон

Май 1968 года

По окончании Шестидневной войны исчезла песочная насыпь, отделявшая наш квартал от внешнего мира. Бульдозеры, экскаваторы, строители проложили дороги и возвели дома, в квартал пришли новые люди. Они заполнили наши школы и детские сады, наш продуктовый магазин и поликлинику. Они были совсем другие. Носили сандалии, короткие брюки и майки, никаких рубашек с длинными рукавами, никаких галстуков, на головах у мальчиков и девочек красовались круглые тряпичные панамки, у них не было ни кудрей, ни лака на волосах, ни кип, ни фетровых шляп. Их язык был сплошь напичкан арабскими словечками.

У них были непривычные имена: Ацмаут, Херут, Амикам, Уриэль и Цуриэль — «независимость», «свобода», «мой народ поднялся», «Бог — мой свет» и «Бог — моя скала».

У них были свои войны и свои герои. А вместо привычного нам молчания — множество историй: про отца-солдата, отца-пилота, бабушку-сапера или маму — бойца Пальмаха с автоматом в руках. У всех было прошлое, и никакое-то там, а героическое. Каждый шаббат они куда-нибудь выбирались, знали каждый пригорок, каждый холмик в стране.

В нашем квартале на чужаков поглядывали с безграничным любопытством.

Елена говорила, что теперь наш квартал поделился на два: один называется Польша, поляки живут на первом или втором этаже маленьких домиков с небольшим садом, говорят на иврите — не очень хорошо, но и не плохо; другой — называется Израиль, там в больших многоэтажных домах живут бойцы Пальмаха, у них много друзей, они говорят на смеси иврита и арабского.

Однажды сбылось желание Елены, и я нашла друга из Израиля, звали его Уриэль Комем. В семье Комем существовал только один важный праздник, и то был не Песах, не Пурим, и не Йом-Кипур, а День независимости, канун которого проходил по четко установленным правилам. Комемы приглашали всех в сад и пели патриотические песни. Меня тоже позвали. Услышав об этом, Елена попросила Уриэля взять ее с собой.

— Будет лучше, если я тоже пойду, — оправдывалась она. — В темноте она одна не ходит. А ты хороший мальчик и наверняка останешься помогать своим родителям готовиться к празднику.

В результате представительница другой части квартала была приглашена на вечернее пение. День независимости близился, и соседки решили устроить встречу.

Перед их приходом Елена выложила на диван фетровую шляпку и лакированную сумочку. Все остались довольны. Только Итта отважилась сказать, что если уж Елене так нравятся головные уборы, то лучше надеть какую-нибудь панамку.

— Панамка — это некрасиво, — подмигнув, ответила Елена, — неужели ты думаешь, я стала бы одеваться, как эти из Хаганы или Пальмаха?

Она крепко обняла Итту. Парикмахерша Анжелика сделала Елене высокую прическу и покрыла ее слоем лака. Портниха Гина пришла с только что сшитым костюмом и деревянным ящичком, чтобы на месте совершить любые поправки. К делу подключили и продавщицу обуви Ривку, та одолжила Елене туфли на высоком каблуке.

К предпраздничному вечеру Елена была полностью экипирована: красный костюм, черная шляпка, остроносые туфли на высоком каблуке. Для полноты картины Елена купила еще букет роз в целлофановой обертке.

В праздничный вечер мы с Еленой пришли во двор Комемов. Вокруг толпились люди с растрепанными волосами, в сандалиях, все — и мужчины, и женщины — были в одежде цвета хаки. У них пахло фалафелем, хумусом и техиной, а хлеб назывался питой.

На лужайке стояла Елена: в красном костюме, с красным лаком на ногтях и накрашенными губами, в лакированных туфлях, с лаковой сумочкой и букетом роз, обвязанным красными и розовыми ленточками. К нам подошел хозяин дома, добродушный, мускулистый, загорелый мужчина, и представился:

— Шалтиэль Комем. — Он откинул назад волосы и протянул правую руку.

Металлическим, поначалу срывающимся и дрожащим, голосом Елена произнесла:

— А меня в Израиле зовут Елена Барашек-на-убой, — и тоже протянула руку.

Шалтиэль Комем наморщил лоб и приподнял бровь:

— Что?

Пожимая ему руку, Елена повторила:

— Елена Барашек-на-убой. Ну, вы же знаете. — И она еще раз медленно повторила: — Елена Барашек-на-убой.

Этим вечером мы с Еленой возвращались домой одни.

Уриэля Комема я больше ни разу не видела.

Много лет спустя.

У входа в Тель-Авивский университет ко мне подошел седой мужчина и неуверенно спросил:

— Элизабет? Это ты?

— Да, — ответила я.

— Меня зовут Комем, помнишь меня?

Я вспомнила.

— Чем занимаешься?

— Работаю в университете Сан-Диего, на историческом факультете. — Сглотнув, он продолжил. — Я руководитель научно-исследовательского института, изучающего историю Катастрофы.

Я промолчала.

— Меня часто спрашивают, как я, уроженец Израиля, смог связать свою жизнь с изучением Катастрофы, я всегда рассказываю своим студентам, да и вообще всем, как после окончания Шестидневной войны мы переехали с военно-воздушной базы в городской квартал. Там я понял, что в Израиле есть другие планеты и другие солдаты войска Господнего. Там я встретил странную женщину, которая до основания перевернула все мои представления о мире.

Он смущенно замолчал, потом сказал:

— Передавай ей привет и скажи, что я ей очень благодарен.