12. Терроризм
Террор — еще один вид использования страха в политике. Этот термин зародился во время Французской революции, в период якобинской диктатуры, по своей сути являвшейся государственным терроризмом. Тогда голос страха зазвучал громко, убедительно, заглушая голос разума. Ужас, который испытывала жертва, воспринимался как признак нечистой совести. „Раз трепещет, значит, виновен“, — заявлял Робеспьер и добавлял: „Сердце мое свидетельствует о страхе“. На самом деле террорист всегда считает себя непогрешимым и справедливым, устрашение представляется ему доблестью. Макиавелли рекомендовал маскировать жестокость, якобинцы же предпочитали проявлять ее демонстративно, „возвести в порядок дня“. Смерть стала методом воспитания. Но едва террор прочно вошел в политическую жизнь, остановить его было уже невозможно. Из чрезвычайной меры, к которой прибегали не знающие жалости лжесудьи, он превратился в метод государственного правления, а потом и в законное право, дарованное обездоленным. Террористов никогда не покидала уверенность, что цель оправдывает любые средства.
Именно во Франции зародился жестокий культ террора. Андре Шенье писал:
Народам случалось воздвигать храмы и алтари Страху. Но нигде не возводили ему алтарей прочнее, чем в Париже, нигде не служили так истово, как у нас. Весь город стал святилищем Страха, и аристократы, точно жрецы, ежедневно приносили ему в жертву свои мысли, свою совесть.
Однако помимо всемогущего государственного террора существует еще и террор ущемленных, когда некое меньшинство, полагая себя обделенным, пытается навязать свою точку зрения или предъявить свои права и без зазрения совести прибегает к преступным или деструктивным методам, коих немало. Например, откровенный шантаж, который сеет в обществе такую панику, что население начинает оказывать давление на политиков, принуждая их уступить требованиям террористов. А вот еще один способ, более изощренный: спровоцировать власти на действия, способные дискредитировать их в глазах общественности. Эту стратегию разработали революционеры-марксисты в XIX веке. Желая заручиться поддержкой масс в борьбе за дело революции, они не брезговали кровопролитием, чтобы заставить конституционный режим „сбросить маску буржуазной благопристойности“ и явить рабочим и крестьянам свою бесчеловечную сущность.
Успех предприятия в данном случае зависит не столько от точности первого удара, сколько от способности вызвать цепную реакцию, подконтрольную не органам правопорядка, а самим террористам. Если подтолкнуть государство к жестоким репрессиям, многие встанут на сторону „борцов за свободу“. Какое ужасное коварство!
13. Религия и страх
Вероятно, в основе большинства религий лежит страх перед потусторонними силами. Так, главный герой „Поэмы о Гильгамеше“ однажды увидел страшный сон, в испуге пробудился и спросил у своего друга Энкуду: „Не проходил ли бог рядом со мною? Отчего я охвачен ужасом?“ Таинственные явления, выдающие присутствие божества, шумеры называли melammu, светом, который одновременно притягивает и отпугивает. В Священном Писании мы читаем: „Начало мудрости — страх Господень“ (Radix sapientiae est timere Deum — Псалтирь, 110: 10). Одна из функций религии — забота о спасении. От чего же мы хотим спастись? От ужаса, от бессилия, от смерти, от темных сил, от хаоса и абсурда. Многие религии представляют Бога защитником. В 90-м псалме мысль эта звучит с патетической выразительностью:
Говорит Господу: „Прибежище мое и защита моя,
Бог мой, на Которого я уповаю!“
Он избавит тебя от сети ловца,
От гибельной язвы.
Перьями своими осенит тебя,
И под крыльями Его будешь безопасен.
Какой наивный и трогательный образ: птенец, укрывшийся под материнским крылом. Религия помогает человеку преодолеть душевные потрясения, тревогу и страх, победить хаос. Псалмы Давида выражают пронзительное ощущение потерянности и принадлежат к лучшим образцам поэтического мастерства:
Я пролился, как вода;
Все кости мои рассыпались,
Сердце мое сделалось, как воск,
Растаяло посреди внутренности моей.
Но Ты, Господи, не удаляйся от меня; сила моя!
Поспеши на помощь мне.
У каждого из нас бывают минуты, когда слова упования на милость Божию так и просятся на язык:
Не удаляйся от меня; ибо скорбь близка,
А помощника нет.
Однако же до сих пор мы видели только светлую сторону вопроса. Другая сторона куда менее привлекательна. Думаю, что многие возмутятся, если я скажу, что Бог далеко не всегда представлялся благим. И тем не менее это так. Изначально понятие божественного было неразрывно связано с господством. Власть Бога превыше власти человеков. Он — Вседержитель, и образ Его является многократно усиленным образом земных владык, жестоких и своевольных, требующих поклонения, внушающих трепет. Богов надлежит бояться. Ничто так не связывает людей с небожителями, как страх. В этом смысле Иисус из Назарета стал исключением из общего правила, противопоставив учению иудейских законников веру во всеблагого Бога Отца. Тем не менее устрашение долго оставалось мощным инструментом духовного воспитания. Ужасающие картины ада, подробное описание вечных мук были главным аргументом церковных проповедей. Марк Орезон в статье „Страх и религия“ утверждает, что религиозные чувства могут исподволь посеять страх в нашей душе.
Ужас перед вечной погибелью породил мрачные образы, которые открыто эксплуатировали многие проповедники. Возникла целая традиция теологического садизма. Игнатий Лойола, великий знаток человеческой природы, умело апеллировал к воображению в своем труде „Духовные опыты“, чтобы склонить людей к покаянию и раскаянию. Страх перед Вторым Пришествием также использовали, дабы наставить граждан на путь истинный. В 1513 году Фра Франческо[27]предрекал во флорентийском соборе Санта-Кроче близкий конец света и призывал жителей города оставить распри, так как возмездие неминуемо: „Кровь зальет все вокруг. Обагрятся улицы и реки; захлебнутся люди в озерах крови, в потоках крови. Легионы демонов ждут своего часа, ибо за последние восемнадцать лет[28]совершилось здесь больше беззаконий, чем за пять тысяч лет предыдущих“.
Религии культивировали страх перед грехом, перед наказанием, перед нечистой совестью. До сравнительно недавнего времени религиозные психологи в своих трудах любили рассуждать о людях, страдающих „моральными угрызениями“: несчастные ужасались, вспоминая о совершенных прегрешениях, и содрогались от отвращения к греховным помыслам, которые каждый может обнаружить при скрупулезном исследовании своей души. Чувство отвращения возникает при прикосновении к чему-то грязному, а у прилагательного „скрупулезный“ интересная история: оно происходит от слова „скрупул“ — „единица массы, равная одной трети драхмы или двадцати гранам и применявшаяся в аптекарской практике при обращении с особо опасными или ядовитыми веществами“. Следовательно, при скрупулезном взгляде на что-либо мы легко можем усмотреть зло или угрозу, какими бы незначительными они ни были. К. Сика в статье, написанной в соавторстве с другими исследователями и озаглавленной „Связь религиозности с обсессивно-компульсивными расстройствами и их проявлениями у жителей Италии“ (Behaviour Research and Therapy, 2002. Vol. 40), указывает, что индивиды, отличающиеся высокой степенью религиозности, относятся к своим мыслям гораздо ответственнее, придирчивее и пристальнее, чем лица, менее склонные к религиозным переживаниям. К такому же выводу пришли и другие авторы, проведя опрос среди приверженцев верований, которые особое внимание уделяют чистоте и предписывают соблюдение многочисленных правил для ее сохранения. Бонни К. Цуккер и Майкл Г. Краске в свою очередь отмечают, что в различных религиях греховными часто считаются не только дела, но также помыслы и желания.
