Такой была реакция Морриса на мой новейший план привлечения в мотель новых клиентов.
— Бассейн? — неверящим тоном переспросил он. — Вы в своем уме? Вам нужно найти возможность убраться оттуда к чертовой матери! Каждый год вы все сильнее утопаете в долгах! Говорю вам, ни цента вы там не заработаете! К шестидесяти пяти у вас не останется никаких денег и кончите вы вашу жизнь, сидя с завернутыми в газеты ногами в каком-нибудь государственном приюте. Продайте ваше заведение и вернитесь к нормальной жизни!
Совет мудрый, и вы наверное решили бы, что, платя советчику пятьдесят долларов в час, я мог к нему и прислушаться. Но я страдал тем же недугом, какой обычно поражает патологического игрока — думал, что если рискну еще разок, то сорву банк.
Бассейн обошелся бы мне в 10000 долларов — в 1968 году это были деньги немалые. Однако я только что закончил большую фреску, которая изображала нео-греко-романские сады и украшала собой расположенный на Парк-авеню пентхауз одной баронессы, которая, как я позже узнал, владела в Третьем рейхе автомобильным делом. Денег, которые я рассчитывал получить за эту работу, как раз на бассейн и хватило бы. Строители уже начали рыть для него котлован, когда декоратор баронессы, Паоло ди Монтипульчиано, платить мне отказался.
Паоло заявил, что мои сады не похожи на настоящие, что художественные достоинства фрески его не устраивают, и, едва я закончил работу, выставил мои краски на улицу, а в пентхауз меня пускать перестал. И я подал на двух этих паразитов в суд.
Шансов выиграть процесс у меня было несколько больше, чем они полагали. Склонности к хвастовству я не питал и потому не сказал нацистской баронессе и ее конопатому итальянскому пуделю, что преподаю в Хантер-колледже. Не упомянул я и о том, что однажды пригласил в их отсутствие декана моего факультета, доктора Эдну Лейц взглянуть на фреску. Доктору Лейц моя работа понравилась, она сделала несколько фотографий фрески, которые я затем показал двум историкам искусства. Историки подтвердили в суде аутентичность моих садов. А доктор Лейц дала показания относительно качества работы.
— Судья, — начал я, — эти деньги нужны мне для моей матери, которая добралась в 1914 году от Минска до Нью-Йорка, спасаясь от казаков, насиловавших и иными способами осквернявших беззащитные еврейские семьи.
Задним числом мне представляется, что я рассказал эту столь часто повторявшуюся душещипательную историю из желания публично поквитаться с мамой.
— Если моя мать не получит этих денег, — продолжал я, — мне нечем будет оплатить строительство бассейна, которое сейчас производится в нашем мотеле, а это значит, что мы наверняка обанкротимся, и мать окажется на улице.
Судьбе было угодно распорядиться так, что судья тоже оказался сыном эмигрантов из России — да еще и из Минска. Дальнейшее представить себе нетрудно.
— Вполне возможно, что моя мама, да покоится она в мире, приплыла сюда на том же пароходе для беженцев, что и ваша, — сказал мне судья. — Чтобы оплатить мое юридическое образование, ей пришлось перемыть все полы от Минска до Миннесоты.
А следом судья обратился к пуделю Паоло.
— Герцог, — сказал он (Паоло уверял, что в жилах его течет королевская кровь), — или вы оплатите счет, или я пущу вас на равиоли.
Благодаря баронессе, бассейн был построен, хоть и без купальной кабинки и комплекта шезлонгов, которые мне хотелось установить вдоль него. То есть шезлонги-то имелись, однако получены они были все от той же Армии Спасения. Сколь ни красив был мой бассейн, новой клиентуры он не привлек. Проклятие Тейхбергов в который раз пожевало меня, пожевало и выплюнуло — на сей раз с большим, требовавшим постоянного ухода бассейном на руках.
Мы начали в 1955-м — со скромных меблированных комнат, коих у нас было девять. Две из них появились после того, как мама разгородила занавесками пару больших комнат, — получив из двух четыре, — еще одна, когда мы гвоздями приколотили к росшему за домом дереву большую деревянную будку.
Когда дела наши пошли так, как им и суждено было пойти, то есть под гору, мы совершили единственный логичный поступок, до какого способны были додуматься Тейхберги — прикупили новые дома. К началу 1969-го мы стали гордыми владельцами самых уродливых и практически бездействовавших мотеля и «курорта» штата Нью-Йорк, в состав коих входило семьдесят четыре номера — дюжина их располагалась в бунгало — и пятнадцать акров земли, вклинившейся между соединявшимися автомагистралями 17Б и 55.
Если бы вы остановились на 55-й, бывшей северной границей наших владений, и взглянули на юг, то мотель наш показался бы вам заброшенным многие годы назад. Строения его были выкрашены в белую краску, однако стены некоторых давно уже заросли вьющимися растениями. Там и сям между пышно разросшимися сорняками виднелись участки голой земли. За одним из главных зданий отеля располагался наш бассейн, окруженный разномастными старыми креслами, многие из которых никакого желания садиться в них не внушали. Строго на юг от бассейна и главных зданий находилась горстка обветшалых бунгало, значительная часть коих стояла, покосившись, на сваях. Бунгало размещались на болотце, которое из-за дурного дренажа и постепенно обострявшихся проблем со стоком воды пересыхало редко, если пересыхало вообще. Выпадали дни, когда добраться до дверей бунгало можно было только в галошах, однако это составляло одну из тех проблем, которые мы предпочитали не обсуждать.
Все расширения мотеля оплачивались деньгами, которые я зарабатывал в Нью-Йорке. Я шел на это отчасти потому, что тешил себя фантазией о том, как в один прекрасный день некий богатый, красивый собой человек свалится на меня прямо с неба и, купив наш мотель, обеспечит мне безбедное существование до конца моих дней. А тем временем, я сохранял и еще одну иллюзию — о том, что мы управляем вполне работоспособным мотелем.
Если говорить со всей прямотой, кое-какие из наших комнат лишь назывались «комнатами». В некоторых из них, чрезмерно просторных, я повесил старые занавески для ванн, по большей части рваные и покрытые пятнами. Затем я расставил вдоль занавесок, дабы подкрепить создаваемое ими впечатление настоящей стены, искусственные пальмы, полученные от моего работодателя «В. и Дж. Слоанов». Поскольку настоящие осветительные приборы нам были не по карману, я велел папе привесить к потолку голые электрические лампочки. По временам он немного экспериментировал с электричеством и далеко не один раз прокладывал проводку поверх водопроводных труб — сочетание потенциально смертоносное, однако осторожным постояльцам ничем не грозившее. Так или иначе, с помощью ванных занавесок и искусственных пальм нам удалось обратить бесполезное во всех отношениях пространство в две комнаты.
