Если бы Соня честно сказала, чем она занимается, ее бы вряд ли приглашали на свидания сильные мира сего. Но у нее была своя легенда для состоятельных мужчин, с которыми она знакомилась с легкой подачи ее доброго ангела Павлика. Для таких, как Руслан, Соня была начинающей актрисой. Тема кино занимала сейчас всех в Москве. Кто-то хотел сам сниматься, кто-то хотел снимать, кто-то хотел, чтобы экранизировали его самую неординарную из всех жизней в истории человечества. Фильмы однодневки заполняли кинотеатры, обогащая профессиональных продюсеров и не оставляя ничего в сердцах зрителей.
Вот и теперь разговор зашел о российском кинематографе. А потом Руслан неожиданно спросил:
— Я там обычно танцую.
— Потому что я люблю танцевать, а все вокруг теперь любят петь. Не отказывать же мне в твоем порыве, если у тебя душа поет. Поехали, я станцую под «Владимирский Централ».
Руслан кинул несколько стодолларовых купюр на стол и взял бутылку шампанского.
— Обижаешь! Будем танцевать под «My way».
— А, ну да. Одна из двух этих песен всегда бывает в мужском репертуаре.
Соня и Руслан встали, их тут же окружили охранники.
«Вот я и оказалась в эпицентре боевых действий», — подумала Соня и сделала вид, что поправляет волосы, чтобы скрыть лицо от любопытных взглядов припозднившихся посетителей модного ресторана.
9
Андрей постучал в закрытый кабинет Краско. Оттуда раздалось глухое «Войдите».
— Максим Александрович, я принес папку с делом Брызоева.
Краско поднял глаза от стопки бумаг и посмотрел на Соболева поверх очков.
— Да, хорошо. Мне как раз вот пришли распечатки их вчерашнего ужина. Вторую часть можно продавать на дисках. Прям концерт, е-мое. «Песни русского и зарубежного шансона в исполнении алмазного короля России». — Краско засмеялся, и его живот затрясся под голубой рубашкой с белыми пуговицами. — Оставь дело. Я ознакомлюсь.
Андрей положил папку рядом с делом Воробьева и тут вспомнил — его впервые не ознакомили с делом подозреваемой. Это было странно.
— У меня есть предчувствие, что наш олигарх охотится за Сонькой не из-за ее красивых глаз. У Брызоева такого добра вокруг, как грязи.
Андрей поморщился от такого сравнения. Соня ему показалась не такой как все.
— Есть у меня подозрение, что Руслан Маратович знает, чем Соня занимается. Про ее папашу пронюхал. Так-то у него вроде все есть: дома, машины, яхты, депутатский мандат и другие не менее привлекательные корочки. — Краско заулыбался. Ему самому понравился родившийся каламбур. — А бабу свою он прощелкал! Да еще как прощелкал! Позорно! Над ним смеется вся Москва. А Фаина, дура бешеная, его еще и заказала. Единственное, что сейчас спасет его репутацию, это если Машка его обратно на коленях приползет. И чем публичней приползет, тем лучше. А подступиться к ней он не знает как. Вот он и хочет использовать магический гипноз, над которым Воробьев работал. Поэтому он клеится к Соне, чтоб на отца ее выйти. — Краско подошел к Соболеву и хлопнул его по плечу. — Так что радуйся. У нас с тобой помощников с каждым днем все больше и больше. Скоро пол-Москвы будут искать Леонида Сергеевича. А найдем его мы!
Краско опять захохотал. Андрею не нравилось возбужденное состояние Максима Александровича, поэтому он решил побыстрей удалиться из кабинета.
— Я могу идти?
— Да.
Краско как всегда окликнул Андрея, когда тот уже почти ушел. Соболев знал об этой привычке начальника и открывал дверь кабинета медленно, всегда готовый обернуться и получить последние указания.
— Усиль наблюдение. Я увеличиваю бюджет.
— Слушаюсь.
От начальника Андрей пошел в технический отдел. Для усиленного наблюдения ему понадобится дополнительное оборудование.
Как только Краско остался один, он взял папку с делом Брызоева и уселся за стол, зло глядя на его фотографию.
— А вот это ты зря, депутат херов! Это ты зря! — шипел себе под нос Максим Александрович, перелистывая страницы.
Соня лежала и смотрела на носы своих стильных сапог, которые упирались в подлокотник кушетки. Петр Львович как всегда что-то писал, шурша карандашом по страницам тетрадки. Черный кот ходил туда-сюда и недовольно мурлыкал.
В этот раз Соня много и долго говорила о Павлике, о том, что ей надоело его навязчивое желание выдать ее замуж. О том, что друг детства, скорее всего, отрабатывает собственные фантазии. Но это, наверное, нормально, так как все люди желают своим близким того, чего сами больше всего хотят.
Потом Петр Львович спрашивал Соню, почему она дружит с Павликом. После долгих попыток ответить на этот вопрос, Соня поняла, а Петр Львович подтвердил ее догадку о том, что они ассоциируют друг друга с самими собой. Павлик хотел бы быть роскошной и уверенной Соней, а Соня — беспечным и веселым Павликом. Что же, они идеально дополняют друг друга. Но психоаналитик выдвинул свою версию причины столь крепкого союза двух друзей — гомосексуальность Павлика обеспечивает ей определенный комфорт. Рядом с ним она чувствует себя в безопасности.
Соня рассмеялась. Она никогда не смогла бы иметь с Павликом никаких личных отношений, даже если бы он был традиционной ориентации. Она видит своего мужчину совершенно другим.
Соня попробовала описать свой идеал и вдруг с нежностью вспомнила о Руслане.
— Вы боитесь чего-нибудь? — с улыбкой спросила она.
Соня знала, что психоаналитики не отвечают во время сеанса на личные вопросы пациента. Но она не могла подавить свое любопытство, и продолжала спрашивать в надежде, что ей ответят.
— А вы как думаете?
Соня опять улыбнулась. Она так и думала, что Петр Львович переведет разговор.
— Я думаю, что боитесь. Все боятся. Вот мой новый поклонник боится покушения. Поэтому везде за собой таскает вооруженный легион.
— Страх смерти — это естественно для человека.
— А я смерти не боюсь. — Соня шевельнулась, устраиваясь удобней. — Смерть меня завораживает. Мне нравится смотреть на мертвых. Смерть чем-то сродни рождению. Вот только что человек был один. С несуразным животом, но один. Вдруг раз — и два живых существа. Так и здесь. Кто-то ходил, дышал, говорил, радовался или огорчался, и вдруг бац… превращается в предмет. Неодушевленный предмет…
— Вас давно это завораживает?
— Да. На меня произвело сильное впечатление вид мертвой матери…
Соня замолчала, и в ее голове с новой силой начали звучать голоса, истеричные вопли старушек-плакальщиц. Они пугали маленькую Соню больше, чем гроб, опускаемый в землю, больше, чем похоронный марш, разносящийся по всему кладбищу.
Плачущие старушки в черных кружевных платках.
