— Японские женщины очень покорны, — объяснил Араки. — Они сопротивляются совсем чуть-чуть. Правду я говорю, Акико?
Акико радостно закивала головой. Мы двинулись вниз по узкой винтовой лестнице.
— Каждый школьник знает, — скрипел ступенями Араки, — что американцы поступили гуманно, взорвав над Японией две атомных бомбы. Ты прав, все зависит от точки отсчета. Японский милитаризм как гигантская опухоль охватил тихоокеанские острова вплоть до Австралии. Мы дошли до Индии. Ты был на Окинаве?
— Я прилетел сегодня утром из Москвы.
— Эээээээ… — недоверчиво сказал Араки. — Мы были чемпионами на воде.
Он запел песню о чемпионах. Мы шли, держась за сырые стены, вниз. На Акико были джинсы коричневого цвета.
— Я бы хотел посмотреть на Японию глазами русского писателя, — сказал Араки. — Я бы хотел вползти в тебя как солитер, обменяться с тобою SIM-картами дней на пятнадцать. Если бы бомбы не взорвались, погибло бы больше народа. Остальное — пропаганда. Японский флаг, в отличие от свастики, стал снова официальным в 1999 году.
Где-то совсем внизу раздавались голоса голых людей.
— Черти дверей не закрывают, — сказал Араки. — Мы рождаемся по-синтаистски, женимся по-христиански и умираем как буддисты. Нет более безрелигиозного народа, чем японцы.
— Фотография тоже безрелигиозна.
— Поэтому все и случилось. Моей первой фотографией была вагина матери. Я вылез из нее и тут же сфотографировал.
— Араки, — укоризненно сказал я, — по-моему, об этом написали уже все журналы на свете.
— Учти, Эротос, я повторяю только правду.
— А на самом деле?
— У меня был школьный друг, который меня изводил. Он сказал, что у моей матери большой пупок. Это самое страшное детское ругательство в Японии.
— Почему?
— Большие пупки бывают у бедных людей.
Мы вошли в клубы пара. Араки выловил из тумана молодого красавчика, которого мыла банщица. В воздухе пахло корицей и спермой.
— Твой коллега, — закричал он. — Писатель! Он пишет роман о современной любви. Как доказать то, что ты любишь?
— Надо съесть какашки любимой, — не задумываясь, сказал красавчик, манерно поводя головой, как рысак.
— Говно — самая модная тема новой японской литературы, — объявил Араки. — Ты кого сегодня возьмешь, мальчика или девочку? — поинтересовался он, скидывая ботинки маленького размера и коротенькие носки.
Это какой-то детский сад, подумал я, — японские столы и стулья. Все такое низенькое. Раздевшись, Араки остался в черных очках.
— На самом деле, я вешу тринадцать кило, — сказал он, — это вес полного собрания моих фотографий, которое выпустили немцы.
— Разрешите сказать, что сопровождающая не имеет права раздеваться в присутствии Виктора Владимировича.
— На Окинаве все позволено, — вдруг закричал на нее Араки.
Кислотно-пронзительно представилась мне Окинава: океан, коралловые скалы, ананасы в цвету, американская база за бесконечной колючкой, японки в строгих старомодных купальниках. Никто не купается, кроме отчаянных камикадзе, вроде меня: дети рыбаков генетически боятся быть съеденными в воде. Вода в океане тридцать шесть градусив. Почему градусив? Потому что такого не бывает. Липкие жаркие сумерки сентября в городе Наха на главной улице Кукусай. В Японии запрещены казино. Банкоматов на улицах почти нет. Уличной рекламы тоже мало, японская реклама вся ушла в Москву. Мучительно мало людей говорят по-английски, и мне на улице Кукусай остается играть с Акико в металлические шарики «пачинка», азартную игру русских дошкольников.
— Большой человек на телеканале Фудзи, — Араки шлепнул по животу молодого представительного японца.
— Не канал, а тошниловка, — строго сказал телевизионщик. — Развлекаем публику бесконфликтными шутками.
— Почему вы так откровенны? — искренне удивился я.
— А что еще остается? Вы любите корейскую пищу?
— Да.
— И я люблю, несмотря на то, что секретная полиция Северной Кореи воровала у нас людей. Слышали?
— Краем уха.
— Америку любите?
— А что?
— Там у всех одинаковые возможности. Для меня на первом месте стоят деньги, дальше — жена, потом японские ценности.
— Вы бы сделали себе харакири, если бы вам сказали, что у вашей мамы большой пупок?
— С этим, конечно, не шутят, но я не самурай, — захохотал телевизионщик.
— Вы когда надумаете отдать наши острова? — выплыл из тумана консервативный японский сенатор совершенно узбекской наружности.
— Вот помоюсь и надумаю, — многообещающе улыбнулся я. — А у вас, говорят, с традициями стало неважно.
— Вы имеете в виду крашеных девок на роликах? — Две разнополые банщицы мыли сенатору уши. — Болезнь роста. Не забудьте об островах.
— Я только притворяюсь перед журналистами, — вступил в разговор Араки, — что не читаю книг со школьных времен. Прочти ты нам лекцию по русской литературе.
— Русская литература полна утопленницами, — лаконично обобщил я.
Аудитория разделилась на две категории: на банщиц и тех, кого они хороводом мыли, кому хороводом отсасывали. На северном острове Хоккайдо местная публика моется, сидя на низких табуретках, внимательно глядя на себя в большие зеркала, чтобы не дай Бог что-либо не осталось недомытым. Вставая, северные целомудренные мужчины, не то, что токийцы, прикрывают свой срам друг от друга длинными белыми тряпочками. Но особенно красивы японские унитазы в первоклассных гостиницах, удивительное чудо техники с различными зелено-красными кнопками на боковых панно.
Я приподнял крышку, заглянул внутрь, откинул ее до конца и сел, осторожно осваиваясь. Для начала нажал первую попавшуюся кнопку. Сидение наполнилось комнатным теплом, как обод руля у дорогого автомобиля с подогревателем. Я попробовал кнопку со значком, имеющим конфигурацию многослойного игрека. Унитаз понимающе заурчал; щелкнул датчик: фонтан воды с ароматной пеной ударил мне в задницу и чьи-то маленькие нежные лапки принялись меня подмывать как родного и близкого им человека. Рядом на стене висел телефон. Поколебавшись, я позвонил в администрацию.
— Унитаз 007? — раздался в трубке доброжелательный женский голос.
— Вероятно, — ответил я, запоминая свой порядковый номер.
— Готовы к взлету?
— А на что нажимать?
— На большую зеленую кнопку с буквой «S» посредине.
Я потрогал ярко светящуюся кнопку.
— Унитаз 007 готов к полету!
— Только, пожалуйста, не сбрасывайте нам на голову…
— Да вы что! Я уважаю Японию.
— Счастливого полета!
