— Что касается тебя и сестры, знайте, вы мне больше не дочери, вы — незаконнорожденные, байстрючки.
— А что касается меня, то можешь поверить: я рада, что ты мне больше не отец. Уверена, что и Мелисса думает то же самое, — гордо ответила я ему.
Я плакала и тряслась от гнева, я была готова взорваться. Наконец он ушел. Я не могла поверить, что столь долгожданный с раннего детства момент наконец настал. Какое счастье! Неужели я избавилась от этих отвратительных рук, которые переворачивали мне душу, когда забирались под юбку, от этого запаха, который распространялся вокруг него? От этого постоянно преследующего меня стыда? Прощай… Теперь я могла стереть это из своей жизни и попытаться начать все с чистого листа. Начать жить без него.
Увы! Надо совершенно не знать Алжир, чтобы поверить, что уход отца мог позволить нам зажить нормально! На самом деле нормально мы жили только с неделю, в течение которой жители квартала узнавали об уходе отца. Эти слухи окончательно испортили нашу жизнь. По кварталу поползли сплетни о том, что моя мать оказалась недостойной женщиной, не сумевшей сохранить верность, чем дала повод мужу отречься от нее. Даже мы с Мелиссой не избежали общественного порицания. — Посмотрите на этих девок, как они прохаживаются возле школы! Как настоящие шлюхи! Такие же, как их мамаша… Бедняжка Абдель, он ведь такой набожный и серьезный. Так бесчеловечно с ним поступить… Она даже не носит вуаль правильно, как подобает благочестивой мусульманке. А ее дочери носят потертые джинсы. Я даже видела, как старшая прогуливает уроки и таскается с какими-то подозрительными личностями возле школы. Они — порождение сатаны, им надо перерезать горло, и пусть их отец очистится пролитой кровью.
Через несколько дней начались анонимные телефонные звонки. Вначале это были лишь оскорбления и вульгарные насмешки. Количество звонков возрастало до тридцати в день, а вскоре оскорбления переросли в угрозы, от которых по спине ползли мурашки. Не было и речи о том, чтобы выходить из дома. Но в случае крайней необходимости, если нельзя было поступить иначе, все равно мы никогда не выходили поодиночке и передвигались по улице максимально быстро.
Но постепенно мы привыкли, и жизнь потекла своим чередом. Телефонные угрозы стали обыденным явлением, мы научились укрощать свой страх. Мне стало казаться, что все это происходит не с нами, мы лишь присутствуем на съемках художественного фильма.
8. Заточение
Спустя некоторое время мать познакомилась с внимательным и милым военным. Их чувства вспыхнули неожиданно и стали взаимными. Они прекрасно понимали друг друга. Мать была на седьмом небе от счастья. Впервые я видела ее такой. Она похорошела и постоянно говорила о любви и счастье. Делилась со мной своими мечтаниями и планами о совместной с жизни с ее любимым Хусейном! Мне приходилось считаться с ее чувствами. Я принимала Хусейна, потому что он хорошо относился к моей матери. К тому же он обеспечивал нашей семье безопасность, в которой мы так нуждались. Я считала, что матери повезло: хотелось бы и мне повстречать такую любовь. Мать хотела рассказать родителям об уходе Абделя через месяц, когда они вернутся из Испании с отдыха. Новость их потрясла. Они отказывались даже допускать мысль, что в семье Шариффов кто-то может развестись.
Мать через брата пыталась убедить родителей, что муж относился к ней ужасно. Напрасный труд. Даже братья считали ее ответственной за развал семьи.
Ситуация становилась взрывоопасной. Мать и Хусейн должны были найти решение до того, как дед узнает об их чувствах. В Алжире узнать о такого рода отношениях от третьего источника, то есть неофициально, означало стыд и унижение. Мы боялись, что если мой дед узнает, что мужчина, тем более военный, встречается с матерью, он решит очистить свою честь известным способом. Слухи распространялись быстро, это был вопрос времени. Следовало официально оформить развод с Абделем, прежде чем афишировать свою новую связь и будущие планы.
Произошло именно то, чего так опасалась мать. Дед с бабкой узнали новость от доброжелателей и прервали свой отдых за границей.
В полдень мой младший дядя появился у нас. Он отказался войти в дом, встав в дверях. — Родители вернулись, — сообщил он. — Отец требует, чтобы ты и дочери немедленно пришли к нему.
— Девочки должны вернуться в школу после обеда, — возразила мать, предчувствуя опасность.
— Я должен тебя привести. Тебя и девочек, конечно. Немедленно.
От его безапелляционности меня охватил озноб. Что происходило? Нас хотели обидеть, я была уверена. Наши взгляды с матерью пересеклись. Она тоже понимала серьезность ситуации.
— Пусть они закончат обедать и соберут вещи, — сказала она с мольбой в голосе.
— Хорошо, я подожду на улице.
Ага, значит, нас хотят отвести под конвоем! Из осторожности или просто повинуясь инстинкту, мать посоветовала нам взять рюкзаки и несколько дорогих нам вещей. Чем мы провинились? Неважно. Я, конечно, не видела за собой никакой вины, но все равно чувствовала себя узницей, ожидавшей приговора судей. Меня тошнило. Я стала произносить молитвы — все, которые знала или могла придумать сама.
Мой дядя за всю дорогу не произнес ни слова. Молчали и мы. Мелисса, опустив голову и ссутулившись, плакала молча, чтобы не привлекать к себе внимание. Страх буквально пожирал ее. Я не могла смотреть на нее, сосредоточилась на самой себе и приготовилась к новым испытаниям.
Дверь открылась сразу, после первого же звонка дяди: нас ждали. Перебирая все возможные варианты развития событий, я медленно поднималась по холодным мраморным ступеням, каждая из которых приближала меня к оглашению приговора и казни.
Дед и бабка стояли в глубине гостиной, скрестив руки на груди, с суровым выражением на лицах и полными злобы глазами, словно два готовых к нападению быка. Первый раз в жизни я видела выражение ярости на их лицах, которое не забуду никогда.
Мелисса по привычке кинулась к бабушке, протягивая к ней руки, но та грубо и с отвращением оттолкнула ее. Мать, вскрикнув от ужаса, кинулась к дочери.
— Вы, все трое, отправляйтесь в кладовую, — приказал дед ледяным тоном.
— Что? — переспросила мать, не ожидавшая подобного.
— Немедленно!
Мы не двинулись с места, тогда нас схватили, повалили на пол и по очереди затолкали, как скотину, внутрь холодного помещения. Падая, я ударилась головой о противоположную стену. Придя в себя, я услышала, как бабка отдает распоряжения:
— Мальчики, унесите холодильную камеру, а то еще мясо испортится рядом с этой падалью.
Мои дядья повиновались беспрекословно. Бабка подошла к матери.
— Ты опорочила имя Шариффов. С самого рождения, дочь, ты была только падалью и родила падаль — таких же двух шлюшек, как ты сама! Точные копии тебя! А вы двое, — продолжала она, угрожающе тыча в нас пальцем обвинителя, — заставьте вашу мать вернуться к отцу, если не хотите сгнить здесь заживо вместе с ней. Никакой школы, никакого душа, телевизора или музыки. И каждый день мы будем бить вашу мать, чтобы помочь ей принять правильное решение.
