Поговаривают, что каббалист Мордхе-Йосеф на чердаке синагоги лепит Голема, чтобы он пришел евреям на помощь, когда начнутся родовые муки избавления. Кто-то видел собственными глазами, как Мордхе-Йосеф с двумя ешиботниками тащил туда мешок глины. О реб Иче-Матесе говорят, что каждую ночь его душа возносится на небо, и там сам Ари обучает его каббале. С тех пор как Иче-Матес появился в Горае, люди обратили сердца к раскаянию. Мужчины встают до зари и читают псалмы, женщины постятся по понедельникам и четвергам и посылают еду в богадельню. Одна женщина как-то покаялась перед всеми в синагоге, что лежала с мужем во время месячных. А некоторые каждую ночь собираются у благочестивого реб Гудла, и реб Иче-Матес раскрывает им тайны Торы.
В начале января у Рейхеле устроили пир в честь ее помолвки с реб Иче-Матесом. В одной из комнат расставили столы и скамейки, отдельно для мужчин, отдельно для женщин. В последнюю минуту девушка вдруг расплакалась и заявила, что не хочет замуж. Но ее быстро успокоили, преподнесли подарки, и она снова согласилась. И вот она уже сидит с женщинами за столом, одетая в шелковое платье, с праздничным платком на голове, в жемчужном ожерелье, которое одолжила ей Хинкеле. Рейхеле улыбается сквозь слезы, а гостьи, чтобы ее подбодрить, наперебой говорят, какая она красивая, гладят ей волосы, подносят ей ложечки прошлогоднего варенья. Реб Иче-Матес в шелковом кафтане сидит в окружении мужчин. Жарко натоплено, стены запотели, тают свечи в керамических подсвечниках, то и дело приходится снимать нагар с фитилей, чтобы было светлее. Сегодня реб Иче-Матес в прекрасном настроении, его лицо раскраснелось, глаза сияют. Он рассуждает о Божественной сущности брака, сыплет цитатами, наливает гостям водку и вино. Он даже разрешил женщинам танцевать, чтобы развеселить невесту. Хинкеле встает и велит отодвинуть стол. Она родом из Богемии и привыкла к тамошним обычаям. Над ней начинают хихикать, но она не обращает внимания. Хинкеле раскидывает худые руки в широких рукавах, поднимает лицо к потолку, кружится и поет:
Жениха и невесту, Всевышний, храни,
И пусть царь наш Мессия придет в наши дни.
С молодыми Дух Божий пребудет навеки,
Чтобы праведны были они!
Хинкеле разошлась. Она тянет женщин танцевать, но они смущаются, прячутся друг за дружку. Она зовет танцевать даже хромоножку Рейхеле. Но тут поднимается жених, реб Иче-Матес. Он вытирает рукавом пот со лба и приближается к Хинкеле. Вынимает из кармана платок и протягивает ей:
— Беритесь за край! Это радость для Всевышнего…
Реб Иче-Матес заворачивает полы кафтана, так что становятся видны белые льняные штаны и кисти на талесе, прикрывает левой рукой глаза, будто собирается читать «Шма Исраэл», и начинает, шаркая ногами, пританцовывать на месте. А Хинкеле подбирает шлейф атласного платья и движется перед женихом в одну сторону, потом в другую, притопывая остроносыми башмачками. Ее бусы сверкают, щеки разрумянились, слезы радости дрожат на ресницах. Сначала все смотрят потрясенные: не грех ли это? Но тут же начинают понимать: это неспроста, нечто великое совершается у них на глазах. Все умолкли, слышно, как потрескивают свечи. Гости застыли, стоят вокруг, смотрят во все глаза. Тощий, кожа да кости, долговязый парень с острым кадыком широко раскачивается, как на молитве, вперед-назад, до хруста сжимает пальцы, щурится, будто его слепит яркий свет. Реб Мордхе-Йосеф стоит в углу, опираясь на костыль. Его трясет, как в лихорадке. Рыжая свалявшаяся борода пылает огнем, горят зеленые зрачки, пот течет по лицу. Уже больше часа танцуют оба, но усталости нет, и видно, что их поддерживает высшая сила. Рейхеле облокотилась на спинку кровати, закрыла лицо руками, кажется, она беззвучно плачет. Вдруг она подтянула парализованную ногу, будто желая сделать шаг, села и громко, бесстыдно расхохоталась. Все вздрогнули, повернулись, и в ту же секунду Рейхеле упала на спину, испустив сдавленный крик. Помутневшие глаза закатились, руки и ноги трясутся, пена идет из злобно перекошенного рта. Хинкеле хватает кружку, зачерпывает воды из бочонка и выливает ей на голову. Девушка съеживается, от нее валит пар, как от потушенных углей…
Реб Иче-Матес ничего не замечает, продолжает танцевать с платком в руке, его ноги заплетаются, будто он пьян. Лицо сияет, шелковый кафтан насквозь промок, капли пота катятся по бороде, падают на обнаженную волосатую грудь. Пояс развязался и волочится по полу, голова запрокинута, словно он, не отрываясь, смотрит на что-то сквозь низкий закопченный потолок. Реб Мордхе-Йосеф больше не может сдерживаться. Крякнув, он ударяет костылем о пол и пускается в пляс, неуклюже подпрыгивает и кричит:
— Давайте же танцевать, евреи! Не опоздать бы нам! Небесное воинство ждет!..
Глава 13
МЕСТЬ
Было уже за полночь. Ветер, будто веником, гнал сухой снег, наметал огромные сугробы. Местами обнажилась промерзшая земля, белые крыши домов вдруг стали зелеными от мха, покрывавшего гнилой гонт. С треском ломались ветки голых деревьев, испуганно каркали разбуженные вороны. Среди черных, рваных туч летела маленькая, бледная луна. Казалось, город исчезнет в снежном смерче, еще до того, как взойдет солнце.
Сегодня реб Бинуш лег позже, чем обычно. Он лежал в своей комнате на деревянной кровати, в одежде, обложившись тремя пуховыми подушками, укрывшись теплым одеялом, и не мог уснуть. Ветер выл в трубе, стонал, как чья-то грешная, страдающая душа. С чердака, заваленного листами пергамента, доносился шорох и глухое постукивание, будто там двигали что-то тяжелое. Печь была хорошо натоплена, дверь заперта, окна утеплены соломой и ватой, но старику было холодно.
Реб Бинуш пытался размышлять о Торе, как делал всегда, когда сон не шел, но в этот раз мысли бежали слишком быстро, путались, обгоняли друг друга. Он зажмуривал глаза, но они снова открывались. В полудреме ему чудилось, будто несколько человек ведут упрямый, жаркий спор, бесконечный спор о Саббатае-Цви, о Мессии, об избавлении. Реб Бинуш почувствовал, что проваливается в небытие, голоса стали понемногу затихать. Но вместо них внезапно послышался стук в окно. Раввин сел на постели и испуганно спросил:
— Кто там?
— Ребе, это я… Простите…
— Кто «я»?
— Гринем.
У реб Бинуша помутилось в голове, мурашки побежали по коже. Он понял, что ему принесли плохую весть. Однако он тут же совладал с собой и ответил:
— Сейчас!
Раввин встал, нашарил в темноте туфли, набросил на плечи ватный халат и пошел открывать. Второпях он наткнулся на косяк, на лбу вскочила шишка. Дрожащей рукой реб Бинуш снял цепочку, отодвинул засов, повернул ключ в замке. Замерзший Гринем ввалился в комнату, тяжело дыша, будто за ним гнались.
— Ребе! — заговорил он, отдуваясь. — Тысячу раз прошу прощения!.. Там мужчины, женщины, все вместе… У реб Элузера Бабада… Собрались, танцуют… Творят невесть что!..
Реб Бинуш не поверил своим ушам. Чтобы в Горае зашли так далеко? Все же он молча, не мешкая начал одеваться. Нашел в темноте брюки, запахнул тулуп, затянул кушак. Несколько раз опрокинул стул, ударился об угол стола. Раввин чувствовал непривычную тяжесть в ногах, поясницу ломило, спину кололо, как стальными иголками. Он даже закашлялся, чего с ним не случалось уже многие годы. Глаза у старого Гринема светились, как у кошки.
