Весь этот груз меня не тяготил. Как каждый снайпер, я знал, что когда-то это да понадобится. Особенно если остаешься один на один с противником на нейтральной полосе. Будь у меня запас продуктов — его не взял бы. На полный желудок хуже воюется: поешь и расслабишься, спать захочешь. А малейшая оплошность за передним краем стоит тебе жизни. Даже воды мы с собой не брали, выходя на «охоту». Оружие, бинты и патроны — вот чем запасается снайпер в первую очередь. Шинель тоже лучше всего оставить в землянке: милое дело обходиться ватником — в нем легче передвигаться.
Мне пора отправляться, пока не наступил рассвет.
Все в землянке тепло прощаются со мной, желают доброго возвращения. У нас это вошло в обычай: кто его знает, удастся ли тебе благополучно вернуться с «охоты». Но вслух об этом тоже говорить не принято — таков порядок.
На всякий случай обязательно рассказываю ребятам, куда я иду, где точно буду сидеть. Предупреждаются об этом и командир роты, и бойцы боевого охранения, наблюдатели. Я уверен: за моей точкой, за моей работой будет следить не одна пара глаз, и это придает больше уверенности в благополучном исходе любой такой операции. Своего рода чувство локтя товарищей, даже если они и не совсем близко, но почти рядом с тобой.
Вот уже и боевое охранение… Посидел, передохнул немного, поговорил с ребятами, еще раз предупредил их о наблюдении за моим НП. Они тоже только что заступили на пост и будут находиться здесь до следующего наступления темноты.
Дальнейший свой путь — от боевого охранения до трамвая — совершаю уже осторожно, по-пластунски.
Вот и он, трамвай-ветеран. Стоит, сирота, без стекол в окнах. Его желто-красные бока изрешечены пулями, пробиты осколками от снарядов — живого места не найдешь! Ощетинился щепками деревянных деталей. Внутри него ветер свистит через все отверстия. Рассказывали, будто бы последний рейс этого трамвайного вагона был неудачным: все его пассажиры попали в плен и гитлеровцы их расстреляли. Первым пострадал вагоновожатый, попытавшийся оказать сопротивление фашистам.
Сейчас этот разбитый трамвай у немцев, наверное, был ориентиром № 1… Я уже не раз бывал тут раньше, все мне здесь знакомо до мелочей.
Устраиваюсь поудобней в своей глубоко вырытой стрелковой ячейке — справа от трамвайной линии и чуть впереди вагона. Мой НП хорошо замаскирован со стороны противника, да и сверху, пожалуй, ничего не обнаружишь. Искусству маскировки наши бойцы давно уже научились, особенно мы, снайперы. Общеизвестно — беспечные, ленивые и неосторожные на фронте не выживают.
Я себя ленивым не считал. Еще в детстве — будь то в школе или дома — я приучил себя добросовестно и аккуратно выполнять порученное мне дело, даже если оно мне и не нравилось. Мать много работала, чтобы одеть и обуть меня, дать возможность нормально учиться. Она приходила поздно с работы, очень уставала, и я всегда помогал ей по хозяйству. Поэтому и в армии мне служилось легче, чем другим, не приспособленным к самообслуживанию. А уже на фронте я вполне сознательно не ленился поработать лопатой: это было просто необходимо для сохранения собственной жизни. К этому я приучал и своих учеников-снайперов.
…Прошло еще несколько томительных минут, и вот как-то нерешительно, осторожно, словно стесняясь того, что с его появлением снова затарахтят пулеметы и опять будут умирать люди, выглянуло солнце. Вот уже и совсем светло стало.
Я давно присматриваюсь к обороне противника. Вижу знакомые до мелочей холмики — это немецкие землянки. Около них нет-нет да и пройдет кто-нибудь, наклоняясь к земле. Пусть не беспокоятся сегодня, — не они меня сейчас интересуют. Я присматриваюсь к тылам: там, как сказали мне разведчики, где-то должен быть их штаб. Его-то и пытаюсь обнаружить. Раньше любой фашистский штаб было легко определить по линиям связи. Теперь немцы стали осторожней: стали тянуть провода по земле, зарывать их снегом.
Я жду тех, которые или бегают, или быстро ходят. Часа через два обнаружил и таких, а среди них два — три человека, которые, куда бы ни ходили и насколько бы ни отлучались, всегда возвращались к одной и той же землянке. Стал к ней приглядываться — она выделялась среди других и размером, и высотой. Сбоку вижу дверь — как в настоящих домах, большую. В сторону наших траншей — окно. Оно тоже широкое, но низкое. А главное, около землянки часовой туда-сюда ходит… «Похоже, это и есть их штаб-квартира!» — думаю я и окончательно переключаю сюда все свое внимание.
Прикинул — до нее примерно метров семьсот. Фигуры небольшие, но видны отчетливо: мой оптический прицел увеличивает их в четыре раза. Но расстояние на глаз — это одно, а проверить-то его надо! Устанавливаю прицел на семьсот метров и заряжаю винтовку пулей с трассирующим патроном. Кроме двери, никакого особенно приметного ориентира не нахожу. Выбираю момент, когда на переднем крае заговорили пулеметы, и под их шумок делаю единственный выстрел — пуля прочертила трассу прямо до порога двери. Все точно! Теперь только внести маленькую поправочку на барабанчике прицела — и можно ждать добычи. Видимость сегодня как по заказу!
И все-таки свой первый выстрел я сделал не по той землянке. Метрах в сорока от нее была другая. Ни окон, ни дверей, обращенных в мою сторону. Зато я увидел сразу трех гитлеровцев, вышедших из-за белого бугра землянки. Один из них был по пояс голым, а двое других — без шинелей, в мундирах. Тот, полуголый, подняв вверх руки, стал ходить туда-сюда. «Кому он там в плен сдается? А, скотина, зарядочкой заниматься вышел!» — догадался я. Двое остальных стали умываться снегом. Дождавшись момента, когда полуголый наконец-то остановился и стал приседать, сделал свой первый выстрел. Фашист присел и… повалился на снег, лег, вроде как загорать собрался, обрадовавшись яркому солнцу. Те двое продолжали тереть свои лица снегом. Потом один из них повернулся, посмотрел на лежавшего и что-то, видимо, сказал другому. Повернулся и тот. Оба постояли, посмотрели на раскинувшегося на снегу, потом подошли и стали его поднимать. А потом, поняв, в чем дело, начали растерянно озираться по сторонам, не соображая, откуда могла залететь пуля. На наши траншеи они даже и не посмотрели, видимо считая, что до них слишком далеко. Я не позволил им слишком долго раздумывать и продырявил того и другого.
«Неплохо для начала», — подумал я и снова зарядил винтовку. А три патрона из кармана аккуратно положил на полочку — для счета. И едва успел снова изготовиться к стрельбе, как увидел приближавшийся к штабной землянке мотоцикл с коляской.
Водитель лихо подкатил и как вкопанный остановился у самой двери. С заднего сиденья моментально соскочил длинный немец и стал помогать выбираться из коляски толстому гитлеровцу. Пока он услужливо выволакивал этого, видно, важного чина, я занялся водителем, он тут же как бы улегся отдохнуть на руль машины и больше не двигался. А длинный все тащил застрявшего в люльке толстяка наружу. Наконец тот вылез и стал топтаться на месте. Я сделал выстрел. Длинный тем временем повернулся к водителю мотоцикла, хотел ему, как я подумал, дать команду отъезжать, но, увидев того будто уснувшим за рулем, толкнул, однако, конечно, напрасно.
После моего третьего выстрела, взмахнув руками, завалился навзничь за мотоциклом и длинный.
