Книга Роковой оберег Марины Цветаевой - Мария Спасская

Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45

— И почему крест на полу? — обескураженно протянула я.

Подняв с пола крест, я провела рукой по холодной гладкой поверхности, будто просила у деда прощения, и положила семейную реликвию в карман. Отчим поднялся с дивана и подошел ко мне. Внимательно осмотрев пустое место, он тронул пальцем пыль, заглянул под мебель, подошел к Лизяеву и распорядился:

— Валера, запиши в протокол, что с места происшествия похищены старинные часы, брегет, находившиеся в шкатулке слоновой кости. Стоимость шкатулки двести долларов США, я сам ее покупал на Рождество. Брегет оценить не берусь, это вещь Марьяны, и моя жена считала его бесценным.

* * *

Охлаждение в отношениях с Софьей отрезвило Цветаеву. Случилось это в тот момент, когда, увлеченная Мандельштамом, Марина на два дня оставила возлюбленную одну. А вернувшись в уютную квартирку Сони, где частенько проводила время одна или с маленькой Алей, с удивлением увидела большую толстую женщину, с самым недвусмысленным видом восседавшую на кровати Парнок. Жалость к Сереженьке сжала горло и заставила Марину взглянуть на ситуацию другими глазами. Жив ли он, умер — она не знает. Приехал на некоторое время в Москву, кроткий и всепрощающий, его призвали в армию, он должен был пройти курс в школе прапорщиков. Сказал перед отъездом на фронт: «Ни в чем не вините себя, Мариночка, и верьте — все будет хорошо». Не обвинял, не укорял, не казнил презрением, а только любил и боготворил. После этого родилась Ирина. И вот Марина одна с двумя детьми в разоренной войною Москве сидит, ежась от холода, в пустой темной комнате, где мебель пошла на растопку камина, и думает, что бы еще продать или выменять на хлеб. Дети — старшая Аля и младшая Ирина — худы и слабы. Добрые люди советуют отдать их в приют в Кунцево, но Марина не решается расстаться с малышками. С Алей — потому, что она не по годам умненькая, а с Ириной — потому, что слишком слабенькая. Вот если бы продать брегет и купить детям еды…

Приехавшая через месяц Анастасия с трудом узнала старшую сестру в раздавленной жизнью женщине, сидящей за столом перед раскрытой тетрадью, исписанной стихами. В комнате было нетоплено, грязно, пахло сиротством и смертью.

— Ася, все плохо, — сообщила Марина, как только сестра вошла к ней в дом. — Вот, продала брегет — и все пошло прахом. Не слышала? Ирина умерла.

— Как так? Когда? — всплеснула руками Анастасия.

— Да, умерла, — эхом откликнулась Марина. — В детдоме. От голода. На похороны я не поехала.

— Отчего же?

— У Али была температура, — с трудом выдавила из себя Марина. И, дерзко мотнув головой, глянула сестре прямо в глаза: — А если честно — то не смогла. Если к живой не приехала… Ах, Ирина, Ирина! Зачем ты пришла в этот мир? Получать шлепки? Слушать окрики? Петь, раскачиваясь, «Маина, Маина, Маина моя!»? Ей было уже три года, а она ведь и не говорила толком! Непослушная была, и я привязывала ее к креслу и запирала в темную комнату, чтобы не мешала писать. А Аля меня всегда слушала, разговаривала со мной, как взрослая. Получается, я выбрала из двух дочерей одну, забрала Алю из детдома, а Ирину оставила. Аля болела, ей было плохо, а Ирина ничего, пока держалась. И я забрала домой Алю. Выхаживала, как могла, сидела над ней ночами. А через месяц ко мне на улице подошла женщина и говорит: «Вы мать Ириночки? Умерла она, хоронить будем завтра. Приезжайте». Я пообещала, но не поехала. Не смогла. Все плохо, Ася. Все плохо. Нет вестей от Сережи, я с ума схожу! Душой я с Сереженькой, там, на Дону, пишу сейчас цикл стихотворений «Лебединый стан». Про мальчиков военных, молодых генералов белогвардейского движения.

— Муся, да разве можно? — оторопела Анастасия. — За это и расстрелять могут!

— Мне все равно, — безразлично откликнулась Цветаева. — Можно, нельзя — какая разница? Все мысли мои только о Сереженьке! А если он ранен? А вдруг убит? Нет, даже думать не хочу! Господи, — надрывно взмолилась Марина, рискуя разбудить Алю, спавшую в углу комнаты на заваленной тряпьем кровати. — Господи, если Сережа останется жив, никуда его больше от себя не отпущу, буду повсюду идти за ним как собака!

Только теперь Цветаева младшая обратила внимание, что сестра скручивает самокрутки из пожелтевшей газеты и смешанного с мусором табака.

— Боже мой, Муся, ты что же, махорку куришь? — воскликнула Анастасия. — Где ты ее взяла?

Не отрываясь от своего занятия, Марина устало проговорила:

— А, это? Грабитель оставил. С неделю назад залез к нам с Алей, походил, посмотрел на нашу нищету и неустроенность и, ничего не взяв, смахнул со стола на пол мусор и отсыпал махорки, оставил газету и пару конфет. Пожалел, получается. Хороший человек.

— Ведь Аля недавно болела, зачем же ты гуляешь с ней по такому морозу? — растерялась сестра.

— Какой там гуляю, — невесело усмехнулась Цветаева. — Брегет ходили закладывать. Чтобы муки купить. Подходит срок перезаклада, а денег нет. Ася, милая, что мне делать? Если не выкуплю брегет — сердцем чувствую, случится непоправимое. Сейчас переписываю мемуары для князя Волконского, он обещал помочь, очень надеюсь, что заплатит достаточно для выкупа.

Ася покачала головой, взяла веник и принялась наводить порядок в запущенном жилище сестры. Расчеты на князя оправдались. Через три дня, стремительная и легкая, похожая на египетского мальчика, Марина буквально ворвалась в ломбард. Встала в конец длинной очереди из исхудалых людей, прижимающих к себе то немногое, что уцелело от прежней жизни, и стыдливо отводящих друг от друга затравленный взгляд. Марина с трудом дождалась, когда настанет ее черед заглянуть в полукруглое окошко. Служащий вскинул на нее безразличные глаза и деловито принял квитанцию.

— Перезаклад? — скучным голосом осведомился он.

— Нет, выкуп, — живо откликнулась Цветаева.

Служащий с интересом посмотрел на клиентку и уточнил:

— Вы уверены?

Теперь все несли сдавать ювелирные украшения и предметы старины, и практически никто их не выкупал. Ценились еда, дрова, теплая одежда, а золото и бриллианты ничего не стоили. Изредка особо оптимистичные граждане возвращались, чтобы перезаложить какую нибудь бриллиантовую брошь в надежде, что хорошие времена не сегодня завтра вернутся и этой брошью будет что украсить… Но за все время военного коммунизма мало кто вернулся, чтобы окончательно выкупить свой залог.

— Абсолютно уверена, — резко отозвалась клиентка, выкладывая на прилавок деньги.

Служащий окинул изумленным взглядом гражданку с мерцающими зелеными глазами и, пересчитав ассигнации, звякнул о прилавок массивными золотыми часами на серебряной цепочке. Марина взяла талисман и, ощутив в руке его тяжесть, тут же испытала небывалое спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Не чуя под собой ног, Цветаева шла домой по Борисоглебскому переулку, почти не касаясь утоптанного снега, торопясь увидеться с сестрой и рассказать ей, что теперь все будет хорошо. Марина вбежала в покосившийся дом, за время революции как то внезапно просевший и обветшавший, и, поднявшись на второй этаж, столкнулась с Асей. Сестра стояла перед дверью единственной пригодной для жилья комнаты, как будто боялась пропустить возвращение М. Заметив поднимающуюся по лестнице сестру, она взмахнула измятым конвертом и радостно заговорила:

Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45