— Поль! — окликает император через всю комнату, и я замечаю разочарование на лице графа Монтолона, ведь Наполеон прибег к своему излюбленному фокусу. — Мои глубочайшие извинения, — поворачивается император к графу. — Прибыл мой любимый камергер. Придется продолжить нашу с вами беседу в другой раз.
Граф поднимается с кресла и бросает на меня испепеляющий взгляд. Но я тут ни при чем, это все император. Он обожает прерывать аудиенцию с представителями старой знати ради беседы с простолюдином.
— Ваше величество. — Я делаю перед императором поклон, и он останавливается и улыбается мне.
Он совсем не похож на человека, который только что развелся с женой и вверг в панику целую империю. Его темные волосы аккуратно зачесаны, и он одет в свой любимый мундир красного бархата, расшитый золотом.
— Слышал уже? — Ясно, что речь идет об австрийской эрцгерцогине, но я осторожен.
— Ваше величество?
Серые глаза буравят меня.
— Что, при дворе ничего не болтают?
Я бросаю взгляд в сторону его смущенного молодого секретаря, Меневаля. Он при Наполеоне уже не первый год. Это красивый мужчина, высокий и поджарый, с густыми темными волосами и карими глазами. Любое из принимавшихся доселе важных решений императора первым делом диктовалось Меневалю. В недрах этого дворца хранятся тысячи исписанных им страниц — подробные указания по самым разным вопросам, которые император зачастую диктует в два или три часа ночи. Сейчас он отложил перо и сидит за столом, закрыв глаза. Похоже, с шести утра, когда император сюда прибыл, у секретаря это первая пауза в работе.
— Ваше величество имеет в виду возможность брака с австрийской принцессой? — осторожно спрашиваю я.
Наполеон торжествующе хохочет.
— Значит, болтают! — Вот что ему нужно. Больше любого богатства, женщин и даже власти Бонапарты жаждут славы. — Рассказывай. — Он делает шаг вперед. — И что говорят?
Сейчас он явно затеял какую-то игру. Я внимательно слежу за ним, но пока догадаться по его вопросам, что у него на уме, мне не удается. Я откашливаюсь.
— Говорят, что свадьба состоится на будущий год, — честно сообщаю я. — Возможно, уже в марте.
Несколько мгновений он хранит молчание — нарочно томит меня неопределенностью. Потом протягивает руку и хватает меня за локоть.
— Ты первый, кто мне об этом рассказывает. Я знал, что будут перешептываться. Но думаешь, приближенные мне докладывают? — сердится он. — Собственные солдаты скрывают от меня правду!
Я сохраняю нейтральное выражение лица. Было время, когда никто из его солдат не отваживался рассказать ему об интрижке Жозефины с его подчиненным. И этого предательства он до сих пор не забыл.
— Даже Меневаль, — рявкает он, и секретарь широко открывает глаза, — изображал неведение! Но я-то знал, что при дворе болтают. Так что о ней говорят?
Что такая жена принесет несчастье, подобно ее двоюродной тетке. Что она из Габсбургов, которые о Франции и слышать не хотят после казни Марии-Антуанетты. И что в этом месяце ей исполняется девятнадцать лет. А что можно понимать в управлении империей в таком возрасте? Но вслух ничего этого я не говорю. Это не ложь. Просто умолчание.
— Поговаривают, она музыкальна. Играет на фортепиано…
— И на арфе, — добавляет он. — Что еще?
Я припоминаю свою беседу с австрийским послом князем Меттернихом.
— Способна к языкам. Помимо родного немецкого, владеет французским, итальянским, английским, латынью и испанским. Плюс к тому она умеет рисовать.
— Да, акварелью и маслом, — кивает император. Планируя новый брак, он произвел разведку, как перед военной кампанией. — Однако, — с нажимом произносит он, — есть вещи поважнее всего этого.
Я напрягаюсь. Кажется, я ничего не упустил. Внешность? Говорят, что она рослая и упитанная.
— У ее прабабки было двадцать шесть детей, — без лишних предисловий заявляет он, — а у матери — тринадцать.
— Значит, и она плодовита.
— И даже очень! И года не пройдет, как у меня будет от нее ребенок. И за это я сделаю ее самой избалованной женой в Европе. — Он ведет меня в дальний конец кабинета, где стоят пятнадцать наполовину заполненных сундуков с поднятыми крышками. — Меневаль, иди-ка сюда! — кричит император. — Дай-ка мне список!
Меневаль достает длинный лист бумаги, и император ее какое-то время изучает. На лбу его появляется глубокая морщина.
— Я же просил тебя писать крупнее! В последний раз, когда мы его смотрели, я сказал, чтобы ты не мельчил!
— Я сделал покрупнее, ваше величество. Просто я не был уверен…
— Когда не уверен, — ревет император, — надо спрашивать! Ступай!
Меневаль продолжает стоять в ошеломленном молчании. В одно мгновение — это происходит так быстро, что я застигнут врасплох, — император снимает шляпу и хлещет ею секретаря по лицу.
— Убирайся! Спать будешь у себя, а не на моем столе! Вечером явишься.
Меневаль низко кланяется и дрожащим голосом отвечает:
— Как прикажете.
Я смотрю ему вслед и пытаюсь представить, как бы я себя повел, если бы император осмелился ударить меня.
— У этого одно на уме, — говорит император, едва за секретарем закрывается дверь, — его потаскуха, на которой он только что женился.
Он говорит о женщине, отказавшейся лечь с ним в постель даже после того, как он пытался задобрить ее рубиновой булавкой и бриллиантовыми сережками. При дворе хорошо известна страсть императора к замужним дамам. Их интереснее завоевывать, а обязательств при этом — никаких. «С замужней женщиной, — как-то поделился он, — не возникает никаких неловкостей. Проведешь с ней ночь — и не нужно наутро уговаривать ее уйти». — Именно так Наполеон строит и свои военные кампании: в соответствии с целесообразностью и удобством, а главное — в наиболее унизительной для проигравших манере.
— Ну, и что скажешь? — спрашивает он, показывая на набитые муслином и шелками сундуки. — Зачитать опись содержимого?
Он начинает с заказанной им самим одежды. Платья с отделкой из норки, туфли на горностаевом меху, веера из лебединых перьев на инкрустированных бриллиантами ручках и такие роскошные парадные платья, что королева Мария-Антуанетта — будь она жива — постеснялась бы на них даже смотреть. Бесчисленные костюмы для верховой езды и кашемировые шали. Даже шлепанцы и нижнее белье принцессе заказал он сам. Есть и свадебное платье — такое искусное творение из атласа и горностая, что на его изготовление швеям понадобился, наверное, целый месяц.
— И это еще не все! — восклицает он. Лучшее, как видно, он приберег напоследок. — Взгляни-ка сюда. — Он подводит меня к самому массивному сундуку, до краев набитому деревянными шкатулочками. — Украшения для императрицы, — объявляет он и открывает одну шкатулку за другой, давая мне полюбоваться их содержимым.
