— Да-да, у нее это… плоскостопие. И кариес. Сплошной, на всех зубах. Очень, очень мучительная болезнь. И заразная притом.
ГРОХ!!!
Тяжелое ударило в стенку с той стороны. И снова истошный девичий вопль. Затыкая уши, я поморщился. Фирменное Метанкино верещание, как обычно, напоминало по тону экспрессивный скрипичный пассаж в си-бемоль мажоре, брачный клич малайской макаки и предсмертный писк мытищинской пионерки, заживо изгрызаемой задорными никарагуанскими пираньями.
Грох! Опять кидается посудой. Шмяк! И подушками.
Катома тревожно покосился на дверцу:
— Никак, случилось что?
— Думаю, кинулась на служанку, — мигом сорвалось с языка. — Я же говорю, опасная бабушка: своих не признает. Ох, старость не радость. В смысле не в кайф.
Хотел еще добавить некий бред о том, как часто приходится нанимать новых служанок взамен изгрызенных, но слова погасли в звенящем переливчатом Метанкином вопле:
— Вр-р-руууун! Кр-р-ретииин! Негодяяяяяаааай!!!
Кажется, от вибрации на подоконнике начали взрываться горшки с цветами. Лопнул также любимый глиняный графинчик (с пивом! оно потекло по столешнице!). Ну знаете… это слишком.
— Я мигом, — кивнул я Катоме, взлетая с табуретки. — Проведаю бабушку и вернусь!
Сбросив крючок, резко распахнул дверцу и ворвался в смежную комнатку. Чудом увернулся от очередной подухи (просвистела возле уха). Злые Метанкины глаза полыхнули из темного угла (она сидела на каких-то шкурах и коврах, сваленных в кучу прямо на полу).
— Тихо-тихо, любимая, — зашептал я, спешно прикрывая за собой дверь. — Отчего такая нынче грустная?
— Я не грустная, гад. Я злая. Ты! Врун и подлец! Что там бредишь про мою девичью честь?! Как ты вообще смеешь…
— Звезда моя, это розыгрыш, хи-хи-хо! — заворковал я, игриво подскакивая. — Мы же хотим сделать папе Катоме сюрпризик, правда?! Ах ты мой пупсик…
— Укушу!
— Ой, хи-хи. Куся-куся. Славику будет бо-бо. Крошка моя, давай не нервничай. Я не вру, но фантазирую. С минуты на минуту намерен объявить папе Катоме о нашей свадьбе…
— Скотина ты, — сморщилась Метанка. — Я все слышала! Ты его грузишь, будто я в пещере сижу, в провинции Сычуань. Хочешь обмануть бедного дядечку! Опять башли вымогаешь!
— Тише-тише! — я вздрогнул. — Потерпи последнюю минутку. Просто я хочу обделать твоему папе жутко приятную неожиданность. Вот смотри: сейчас ему кажется, что вся жизнь — полное дерьмо, и вдруг — хоп! Открывается дверь, и выходит дочка, живая-невредимая! Не грязная, измученная пленница, а — прекрасная, счастливая невеста! Уверяю, это будет милая шутка. Старик обрадуется и сразу нас… это самое… благословит. На счастливый брак. Соединит наши руки и все такое. Точно-точно.
Метанка недоверчиво шмыгнула. Пока она глотала слезы и думала, что бы такое язвительное ответить, ваш покорный слуга подпрыгнул, чмокнул соленую мягкую щечку, фальшиво хихикнул и грациозно выпорхнул обратно за дверь.
«Ну до чего ж я ловок и мудер, — думалось мне в полете. — Одного боюсь: не пришлось бы взаправду жениться».
Щелк! Крючок снова запал в петельку. Катома встретил меня абсолютно недоумевающим взглядом:
— Жениться?! На ком? Неужто на бабушке?!
Я замер. Гм. Дурная привычка напевать про себя!
— На какой еще бабушке? На… моей? С гнилыми зубами, которая на служанок кидается?! Нет, что вы, право. Разве я могу сделать предложение собственной троюродной бабушке?
— Но ты сказал: «Придется жениться»!
— Н-да, я сказал. Сказал. Только имел в виду не бабушку, а…
— Кого? — Катома мигом напрягся, забегали желваки. — Кто еще там сидит, за дверцей?
— Нет-нет! Никого, кроме бабушки и… служанки. — Я закатил глаза и почесал нос, судорожно соображая. Выхода не было: — М-да-да, точно. Пришлось сделать предложение. В смысле ей. Ей-ей. Небабушке.
— Служанке???
— Гм! Ага.
— Но ведь ее… загрызла бабушка!
— Однако… не насмерть же! Просто немного погрызла. Поигралась типа. Но теперь служанка в ярости, она кричит, что подаст в суд. Требует компенсации морального ущерба. Я обязан спасти бабушку от позорной скамьи подсудимых.
— Поэтому ты… женишься на служанке? — сухо сощурился боярин. Кажется, только священные законы уважения к чужому жилищу мешали ему немедленно ворваться в таинственную смежную комнатку.
— Да, женюсь на служанке, а вай бы нет? Она… весьма ничего, — затараторил я. — Знаете, у нее такие упругие… гм… щеки. И ноги такие… работящие. Золотые ноги у нее, вот. К тому же очень удобно. Жена — служанка, служанка — жена. Двойная экономия для всей семьи. Она будет вытирать пыль. А я буду ее всячески, всячески эксплуатировать, ха-ха.
Кажется, он (язык) снова сболтнул лишнее. За стенкой будто бензопилу включили — яростно и звонко:
— Би-и-с-с-сер-р-р!!! Убью-у-у-у гада-а!!! Нет, только не опять! Тысячи иголок вонзились в жухнущие ухи, пронизывая последние мозги насквозь:
— МЕНЯ-А!!!! ЭКСПЛУАТИРОВА-А-АТЬ?!! СКОТИ-И-ИНА!!!
На этот раз Метанка не визжала, а практически ревела: вздулись занавески, оглушенные мухи умирали прямо в полете и сыпались на пол, лавка подо мной мелко задрожала и поползла к дальней стене. Ой, как ломит зубы! Даже железные гриди попятились. Когда вопль затих, Катома вытер навернувшиеся на глаза слезы и вопросительно сощурился.
— Пардон, — сладко улыбнулся я. — Она у меня с характером.
— Угу, — кивнул посадник. И добавил несколько ошарашенно: — Одержимая, видать. И почто терпишь такую-то визгляву? Надобно приструнить бабу! — Он хлопнул по столу жесткой ладонью. — А вот я ей скажу, чтобы место свое знала, угу! Я — посадник, мое слово — закон!
— Стоп-стоп! — заторопился я. — Не стоит беспокоиться. Сейчас главная задача — вашу доченьку найти. А мои семейные дела — сущая мелочь…
— Дочку ты и так обещался возвернуть к рассвету, — спокойно сказал посадник, и стало малость не по себе от металлической прохлады в этом голосе. — А что баба твоя дурит — то никак не мелочь. Не потерплю визга!
— Вы правы, папаша, вразумите ее как следует! Только… не теперь, ладно? Кстати, хотите чарочку меда?
— Отчего бы не теперь? — Катома отмахнулся от чарки и сделал решительный шаг к двери… Мамочка моя. Сейчас он войдет и увидит. Похищенная дочка в моем чулане. В мокром пеньюаре. И зачем я родился на свет?
— Нет! — пискнул я, хватаясь за расшитый боярский рукав. — Умоляю! Моя невеста занята! У нее важное дело, к тому же она… больна. И неодета. Вот.
Ой, тошно мне. Четвертуют, обезглавят, сошлют. Посадник уже взялся за крючок на двери… Обернулся через плечо и глянул почти насмешливо:
— Угу… Что за дело такое, что больной да неодетой делается?
