Мальчишкой он, убежав в чахлый лесок, начинавшийся сразу за последними домами их окраинной тогда улицы, любил часами наблюдать за копошащейся в траве мелкой живностью, притаскивал домой спичечные коробки с жуками и стрекозами, мечтал, окончив школу, выучиться на какого-нибудь зоолога, чтобы узнать все об этих крошечных созданиях. Но в старших классах вместе с историей отменили и все естественные науки: к чему будущему рабочему или солдату такие тонкости? Освободившиеся часы поделили между физкультурой и подготовкой Молодых Воинов — изучением оружия и боевой техники, стрельбой, рытьем окопов, кроссам в противогазах… Это казалось Отцам полезнее пустых знаний, не имеющих реального применения.
«Муравьишки» лениво переходили из одного окруженного игрушечным забором прямоугольничка в другой, собирались группками, о чем-то беседуя и размахивая передними лапками. Один вроде бы лепил горшки, другой, беззвучно тюкая топориком — звуки не долетали сюда, на высоту, — колол дрова, третий, должно быть, женщина, судя по длиннополой одежде, растапливала печь… Вот еще один выволок из сарая какую-то отчаянно брыкающуюся животинку, навалился на нее, мелькнул острым лучиком нож…
— Везде одно и то же, — скорбно произнес кто-то за спиной у Роя. — Одни живые существа отнимают жизнь у других, чтобы насытиться…
Зариса, что ли, потянуло на философию после ночного перехода? Нет, следуя вечному солдатскому принципу, капрал Текуду прикорнул за камушком и выводил носом деликатные рулады. Нет, не дрых без задних ног, как какой-нибудь несуразный штатский на его месте, а, как и полагается горному егерю, чутко отдыхал, готовый в любой момент проснуться и даже не протирая глаз вступить в бой.
— Не бойся, я не причиню тебе зла.
Рой резко обернулся. Никого.
Чудится всякое с недосыпа!
— Я пришел поговорить с тобой.
Высоченный, метра два с лишним, коричневый полуголый великан словно вышел из отвесной скалы: только что не было его — только голос, — а теперь стоит в расслабленной позе, скрестив руки на груди и опершись плечом о камень. Длинные, как у женщины, волосы цвета воронова крыла рассыпались по мускулистым — здоровяк Зарис позавидует — плечам, узкие бедра обернуты какой-то светлой блестящей тканью, на голове легкомысленный веночек из ярких горных цветов… И взгляд не по-здешнему светлых золотистых глаз: серьезный, кажется, проникающий в душу. Такой, что намертво притягивает к себе глаза, оставляя черты лица где-то вне фокуса, размытыми, нечеткими…
Горец! Тот самый, настоящий! Из тех, кого показывал с горы в прибор со странным, совсем не запомнившимся названием капитан Фогуту.
Враг. Один из тех, кто убил Дону…
Автомат лежал рядом, но Рой даже не мог поднять руку, чтобы преодолеть те несколько сантиметров, которые отделяли его пальцы от вороненого друга, изученного за прошедшие месяцы до последней царапины.
— Будьте вы прокляты… — Он ожидал, что язык и голосовые связки тоже парализованы, но это выговорилось легко.
— Почему ты нас так ненавидишь? — горец, не сделав ни единого лишнего движения, не хрустнув ни единым камушком под босой ступней, перелился в сидячее положение: только что стоял возле скалы, а уже сидит на корточках буквально в метре от Гаала.
Тот даже сморщился заранее, готовясь учуять вонь никогда не мытого дикарского тела, но от пришельца не пахло ничем В смысле — ничем неприятным. Легкий цветочный аромат, наверное, от венка на голове, теплый, хлебный какой-то запах — так пахнет нагретый за день камень, еще что-то неуловимое, но не вызывающее отторжения…
Человек напротив него терпеливо ждал, по-птичьи склонив голову чуть набок. И от этого, равно как и от его неудобнейшей с точки зрения цивилизованного горожанина позы, в памяти Роя всплыла древняя легенда, может, слышанная где-то, может, прочитанная когда-то, а может, просто приснившаяся.
Где-то в глубине Зартакских гор, в недоступной чужим долине, живут испокон веков особые люди — великаны, способные летать по воздуху, внушать свою волю, творить всяческие чудеса. Они могли бы покорить весь мир, потому что превосходят всех — когда-либо живших, живущих и будущих жить — своими необыкновенными способностями. Но этого не случилось в прошлом и никогда не случится в будущем только потому, что они — бесконечно добры. Не способны они причинить зло ничему живому и даже не употребляют животной пищи, питаясь плодами, опадающими с ветвей в свой срок, и цветочным нектаром. Они живут в такой гармонии с природой, что та, словно ласковая мать, наделяет их всем, что им нужно в жизни, — домом, постелью, едой — без малейшего насилия над собой. Деревья наливают для них сладким соком плоды, птицы приносят в клювах цветы и доверчиво садятся на их огромные ладони. Оттого, наверное, и назвали их племенем Птицеловов, хотя сами они называют себя иначе… Когда-то, на заре веков, все люди были такими, но большая их часть не захотела жить по Первым, великим законам, дарованным Мировым Светом, и презрела их. Те, от кого мы ведем свой род, спустились с гор и в жадности своей вкусили сперва крови четвероногих и крылатых братьев, а потом и своих соплеменников. И Мировой Свет наказал святотатцев, навсегда скрывшись от их взора, — только Птицеловы отныне могли взирать на него. А остальные, предавшие Первые законы, стали слабы и злобны, и позабыли все, кроме жажды убийства и наживы. Перестав быть чистыми, подобно Мировому Свету, постарались они забыть о Птицеловах, объявили их сказкой, и повелось так между ними до сего дня.
— Все это было совсем не так, — с улыбкой возразил горец, хотя Рой даже не разжал губ: видимо, он читал в его мозгу так же легко, как обычные люди читают в книге. — Мы жили здесь, в горах, всегда. А люди всегда были такими, как они есть. И мы вас не судим за это, наоборот, нам жаль вас, слабых и недолговечных и от того, наверное, таких злых и жестоких.
Смуглый великан помолчал, а когда заговорил снова, в голосе его слышалась грусть:
— Много ваших коротких поколений назад они пришли сюда, в Вечные Горы, и мы встретили их радушно, как братьев. Мы попытались научить их всему, что они оказались способны понять и перенять, мы жили бок о бок с ними, и если юноше-птицелову нравилась их девушка или их юноша был готов связать жизнь с девушкой из нашего племени, никто не был против. Но оказалось, что от смешанных браков родятся не птицеловы, а обычные люди. Умные, красивые, но — обычные люди, не наделенные ни нашей силой, ни нашим здоровьем, обреченные на недолгий человеческий век. И люди отстранились от нас. Мы стали для них богами, которым они поклонялись, и не было силы, способной убедить их, что это не так… Что нам не нужны их кровавые жертвы и драгоценные, с их точки зрения, подношения. Что хотим мы только одного — чтобы они изжили в сердцах своих злость и жестокость, чтобы стали ближе к общей матери нашей — природе. И тогда, может быть, она пожалела бы их и наградила тем же, что дала в свое время нам. Чтобы рождались они, как и мы, зачатыми только в любви, в радости, а не в кровавых слезах и муках. Чтобы жили, не причиняя вреда и горя ни единому в мире живому существу, а уходили не в болезни и немочи, проклиная весь свет, но достигнув всех высот, которые хотели, сами пожелав этого, дабы освободить дорогу детям, внукам и правнукам.
