— Нет, он все прекрасно понимает. Просто он упрямый.
Демон вновь улыбнулся своей напускной улыбкой.
— Что ж, вероятно, у него есть на это веская причина. Я… — Он умолк и вновь улыбнулся. — Я бы хотел узнать, как тебя зовут.
— Я решила называть его Томом, — сказала Эди Макинтош, заметив, как Том вздрогнул при звуке своего имени. Как она узнала? Что она слышала за то время, пока он пробыл в сарае?
От сарая в соседнем саду не осталось ничего, кроме обугленного квадрата. Рано утром Том наблюдал из окна своей спальни, как Джо угрюмо бродил там, кидая обгорелый мусор в тачку и отвозя его к изгороди.
— Он сам назвал вам свое имя? — быстро спросил демон.
Эди покачала головой.
— Я уже сказала вам, что он ничего не говорит, — повторила она. — Но он похож на Тома. И видите, он отзывается на это имя.
— Ладно. Мне бы хотелось взглянуть на результаты осмотра. — Он посмотрел на часы. — Что ж, до свидания… Не будешь возражать, если мы будем звать тебя Томом?
Ответа не последовало.
Демон улыбнулся:
— Тебе не нравится, когда тебя называют Томом?
Молчание.
— Ну что ж, все равно до свидания.
Эди Макинтош проводила его к двери, поддерживая разговор ни о чем, о погоде, ни о чем, ни о чем, ни о чем. Дверь закрылась, демон наконец ушел.
Эди Макинтош вернулась в гостиную. Она раздраженно потирала руки.
— Думаю, здесь холоднее, чем снаружи, — пожаловалась она. — Мне придется посильнее включить обогреватель. Будто кто-то выпускает из дома все тепло.
Том сидел не двигаясь, но его сердце билось так, словно нога случайно попала в кроличью нору. Эди стояла на некотором расстоянии. Даже не глядя, он мог сказать, что она смотрит осуждающе и подозрительно.
— Нужно иногда разговаривать. Ты сам создаешь себе проблемы.
Хотя он так и не повернулся в ее сторону, она спросила:
— Хочешь, чтобы тебя осмотрели врачи?
С этими словами она вышла.
29
В доме оказался нужник, в котором все смывалось ревущим потоком воды. Это было хорошо, поскольку Эди добавила к ольхе веточки розмарина, вовсе отрезав Тому путь в сад. Впрочем, стремиться туда не стоило, снаружи Тома поджидали соплеменники и демоны, готовые его схватить. Внутри была только Эди Макинтош, о том, что нужно было ей, Том мог только гадать. Во всяком случае жара в доме стала не такой нестерпимой. Но у Тома возникло жуткое подозрение: это произошло потому, что повысилась температура его тела. Лихорадка не проходила, а прохлада звезд с каждой секундой становилась все недостижимей. Но и это было неплохо, поскольку у Тома возникла страшная уверенность: это звезды спалили сарай.
Комната, отведенная Тому, казалась ему ужасной. Стены, выкрашенные в ослепительно белый цвет, и все вокруг вызывало раздражение; но там Эди Макинтош по крайней мере оставляла его одного.
И оттуда открывался хороший вид на соседний сад.
Том повернул зеркало так, чтобы наблюдать за происходящим, не приближаясь к пучку ольховых ветвей. Он выслеживал соплеменников и просто тешил себя видом свободы или… смотрел и смотрел, сам толком не зная почему. Скорее всего, соплеменники уже разыскали его, должно быть, их встревожил гнев звезд, обрушившийся на его укрытие. Но Том чаще всматривался в обгорелый квадрат, чем в кроны деревьев, где могла прятаться грациозная фигура с серебряным копьем.
Почти целый день в саду было пусто. Шел дождь, и порывы ветра сорвали с деревьев последние листья. Часами Том сидел в жаркой комнате, беспокойно наблюдая.
Дверь отворилась, и Том приник к прохладному стеклу. Это была Анна, казавшаяся с высоты еще приземистее. Она побрела по газону к обугленному квадрату и некоторое время стояла там. Ее покрасневшее от холода лицо было хмурым и печальным. Она стала ходить туда и сюда, заглядывая под каждый куст, обошла вокруг деревьев. Она что-то искала.
Том знал что. Она брела медленно, грустно; и что-то в ней внезапно тронуло сердце Тома. В ужасе он отпрянул. Нет. Этого не может быть. Это только воспоминание. Все прошло. Она улетучилась из его сознания, не оставив следа, он по-прежнему был свободным.
Она все ходила по увядшему саду. На ее лице виднелись грязные полоски, потому что она плакала.
Плакала? Почему, ведь она была невредима?
Но она была демоном, рабой всех остальных демонов на свете. Любая их рана могла заставить ее плакать.
Во всяком случае ему не было до этого дела.
Но…
Она плакала оттого, что он исчез.
Его охватил гнев. Глупая, зачем волноваться о нем, когда он даже не ее вида. Да она была больна. Она заботилась обо всех, даже об этой — Софи. Она всегда вела себя глупо: приносила ему еду, прятала его, говорила с ним, спасла ему жизнь.
Наконец она скрылась в доме. С глаз долой, из сердца вон.
Она ушла, и он вновь стал собой. Освободился.
Он сидел и радовался, что она ушла в дом к другим отвратительным демонам.
Но может, они вновь заставят ее выйти. Он надеялся…
Нет.
Нет.
Том отпрянул от зеркала и прижался лицом к холодной стене. Нет. Он вызвал в памяти образ сражающихся звезд — великолепие вихря ледяного пламени.
Но теперь звезды были вне его, теперь они были очень далеко. Очень далеко.
Он подумал о Племени, серебряном и прекрасном. Подумал о Сии. Губы Тома презрительно скривились. По сравнению с Сией Анна была грузной, рыхлой, грубой. Анна была глупой, невежественной. С красным лицом и тупыми зубами.
Но она не выходила у него из головы.
Том заскрежетал зубами. Он освободится от нее. Освободится. Он не будет ее рабом.
Но образ Анны пристал к нему, словно клейкая паутина. Чем сильнее он старался смахнуть ее, тем крепче она прилипала.
Его рука.
Здесь Анна дотронулась до нее.
Его рукав.
У Анны он зеленый.
Том метался по комнате, ему удалось открыть стальную задвижку и распахнуть окно. Его обдал холодный сырой ветер. «Унеси ее, — думал он. — Остуди мое сердце».
От холода нос Анны противно краснел.
Нет. Не быть ее рабом. Она глупа, глупа, глупа. И ему нет до нее дела. Он бы проклял ее, убил. Пронзил ее сердце серебряным копьем.
Но… На глаза навернулись слезы, хотя ему не было больно. Словно слезы Анны просочились к нему внутрь; и тут он понял: слишком поздно. Она оказалась очень хитра, и ей удалось связать их вместе. Связь между ними становилась все крепче, она выросла, словно лоза, прежде чем он успел это осознать. Он чувствовал, как эта лоза обвивается вокруг него. Как он мог теперь проклясть ее? Он бы проклял самого себя.
