— Иди-ка ты... — пробурчала я спустя несколько секунд, потому что, к моему удивлению, от него пахло еще хуже, чем прежде. Теперь это был аммиак, и еще цитронелла, и ананас — и все это накладывалось на ментоловую отдушку крема для бритья, запах геля для волос и дешевый одеколон.
— Привет, кузина, — сказал он, ничуть не ослабив своей хватки, а я рывком высвободила свои локти, вцепилась в его запястья, дернула на себя так, что он привстал на цыпочки, и врезала ему ногой по щиколотке.
— Хочешь, я тебе ногу сломаю? — сказала я.
— Не горячись.
Я выпустила его запястья, отступила назад, до того как он успел снова меня схватить, и сложила ладони у груди:
— Хай.
— Привет, Мими, — откликнулся Гарри.
— Да не «привет», идиот. Хай! Зла на тебя не хватает!
Я поклонилась.
Он ухитрился каким-то образом зачесать копну своих соломенных волос пышной волной, в стиле Билла Клинтона. Изрядно похудев, он выглядел тщедушным в своей «гавайке», сверху донизу расписанной пальмами. Мало что оставалось в нем от того мальчика, моего кузена, который когда-то с блеском победил на детских соревнованиях но плаванию в Оранже в заплыве на двести метров.
— Ну, веди показывай, — предложила я, и Гарри моргнул:
— Что показывать?
— Пляж с той жуткой развалиной, про которую ты мне все время писал по электронке.
— Мы не можем так вот прямо взять и пойти туда. Все должно быть как полагается.
— Пошли прямо сейчас.
— Потом.
— А на что здесь еще смотреть? — Я махнула рукой в сторону пустынной зеленой равнины. — На гольф-клуб?
— Спасибо, Мими, — прошептал Гарри, и уголки его глаз, глядевших из-за очков, точно у ящерицы, повлажнели. — Спасибо, что ты приехала.
Я смотрела на него, пока слезы не потекли по его щекам. Тогда я резко бросила:
— Дурак, — повернулась на каблуках и зашагала через терминал.
Я слышала, как неуклюже спешил за мной Гарри, бормоча что-то про то, что не следовало бы мне так говорить, но не стала оборачиваться. В ушах у меня звучал голос моей матери, в который раз пересказывающей историю о том дне, когда родители Гарри посадили его на поезд в Оранже и отправили погостить к нам, в Солана-Бич. Это было еще до истории с бусами, до того как его вышвырнули из школы за то, что он вроде кое-чем приторговывал или, может быть, только собирался это делать, до того угона и аварии. Тогда все, на что был способен одиннадцатилетний Гарри, это фальсифицировать проект по биологии «О воздействии пения Джоди Фостер[5]на рост растений», заработать в карточке учащегося с десяток записей типа «неблагонадежен в кризисных ситуациях» и швырнуть велосипедным насосом в заднее стекло учительского автомобиля. Как он клялся, нечаянно. Про этот случай никто нам не рассказывал, но он-то как раз и послужил для моей тети поводом спровадить парня к нам на выходные, чтобы немного прийти в себя, «взять паузу и вдохнуть полной грудью».
Мне было шесть лет, и я помню, как стояла на железнодорожном вокзале в Дэлмаре, который выглядел какой-то лачугой, не отличавшейся от прочих лачуг, стоявших напротив, через дорогу, на песчаной косе, где можно было взять напрокат видавший виды скейтборд или купить вафельный рожок с голубой глазурью. Почему с голубой? Просто так.
Думаю, я уже успела искупаться, потому что чувствовала соль на коже, слабую резь в глазах каждый раз, когда моргала, а мимо проносились на скейтах нечесаные мальчишки в белых футболках.
Потом, со свистом и пыхтением, подъехал поезд, выдохнув на платформу клубы пара, и я помню, каким огромным привиделся он мне тогда — «Чуххх-пыххх! Не подходи!» Мгновением позже из поезда выбрался Гарри, помчавшийся прямо к нам: он сучил ногами, а его зеленая рубашка парусом развевалась на ветру. Он так и бросился в объятия моей матери. Вот и все, что я помню. Не припоминаю, чтобы он сказал что-нибудь вроде:
— Господи, тетя Триш, я тебя так безумно люблю, ты такая красивая! — хотя уверена, что он это сказал. Он частенько так говорил.
«Я уже тогда все поняла, — любила напоминать моя мать после того всякий раз, когда ее сестра, рыдая, рассказывала о последнем, невообразимом, необъяснимом и непростительном поступке Гарри. — Думаю, он это специально. Все рассчитал. Ты же знаешь, этот мальчишка способен сказать что угодно. Он способен на все, чтобы только получить свое».
Есть вероятность, что она была права.
Выходя из терминала, я повернулась к Гарри:
— А где автобус? Пешком пойдем?
Он был ближе ко мне, чем я ожидала, и резко поднял голову, уставившись на меня из-за своих очков, близорукий, как черепаха.
— Ладно, Гарри, — сказала я, и он почувствовал облегчение, услышав в моем голосе более мягкие интонации, — покажи мне остров.
Несколько секунд он бессмысленно раскачивался на месте, что снова подогрело мое раздражение. Как-то получилось, что Гарри оказался тем единственным человеком, остававшимся полностью равнодушным к перепадам моего настроения, которые мать в шутку прозвала «пассаты Амелии» еще задолго до его переезда к нам. Мать говорила, что они на него не действуют, потому что он никого, кроме самого себя, в упор не видит.
В конце концов, впервые с того мгновения, как я сошла с трапа самолета, мой брат нервно усмехнулся:
— У меня есть машина.
Я усмехнулась в ответ, отчасти чтобы подбодрить его, отчасти — поиздеваться над ним.
— Откуда?
— Работаю. Преподаю в начальной школе. Они пошли мне навстречу, дали аванс.
Теперь был мой черед удивляться:
— Что ты преподаешь?
Он пожал плечами:
— Они тут не слишком интересуются моим прошлым. Это — шанс, понимаешь?
Он выудил связку ключей из кармана, нажал кнопку, и раздался пронзительный ответный писк зеленой «тойоты»-пикапа, до того чисто вымытой, просто сверкающей, что казалось, она того и гляди пойдет рябью, как морская гладь, и помчится, освещая себе путь фарами, подбрасываемая приливом, а большие волны будут вздыматься и подхватывать машину. Я бросила свою сумку на сиденье.
Когда мы выехали с автостоянки, остров раскрылся перед глазами, точно огромный перевернутый зеленый зонт, тихо плывущий по мерцающим волнам. Я заметила торчавшие из земли рядами ананасы, и их колючие плоды среди длинных прямых листьев были похожи на птиц, сидевших на своих гнездах.
Дорогу нам перегородил покрытый коркой соли синий автобус, двигавшийся навстречу. Гарри свернул к обочине; и когда автобус проехал мимо, мальчишка-гаваец на месте водителя, по возрасту не старше стюарда в моем самолете, в надвинутой на лоб белой кепке с красной надписью «Манеле-Бей», высунул в окно руку ладонью вниз и помахал нам. Гарри помахал ему в ответ точно так же, и я ощутила в груди какое-то беспокойство. Тете Фред надо бы приехать сюда, подумалось мне. И посмотреть на все это.
