— Да, конечно, — ответил тот.
Вновь на короткое мгновение возник приток свежего воздуха. Трое мужчин вернулись в комнату.
— Клетка поставлена в грузовик вместе с другими, — доложил один из них.
Я был потрясен. Это значило, что имелись и другие девушки, разделившие ужасную и жалкую участь мисс Хендерсон.
И тут я почувствовал, что нахожусь в центре внимания. Мне стало очень страшно. Я покрылся потом, осознав, что ни мне, ни Беверли не закрывали глаз, когда везли сюда. Эти люди, очевидно, не боялись, что мы сможем в будущем опознать их самих или интерьер этого помещения.
— Что вы собираетесь сделать со мной? — спросил я. Водитель такси приблизился и стоял теперь где-то в восьми — десяти футах передо мной. В руках у него оказался револьвер. Из кармана пиджака он достал полый цилиндрический предмет и привинтил его на дуло револьвера. Это был глушитель.
— Что вы собираетесь сделать со мной? — повторил я.
— Ты слишком много видел, — ответил толстяк.
Я попытался встать на ноги, но двое бандитов удержали меня на цементном полу. Угловым зрением я видел револьвер. Затем почувствовал тупой конец глушителя, прижатый к моему левому виску.
— Не убивайте меня, — взмолился я. — Пожалуйста!
— Он не достоин пули, — сказал работорговец. — Поставьте его на колени. Возьмите железную удавку.
Человек, который вез нас на такси, снял глушитель, положил его обратно в карман и засунул оружие за пояс. Меня держали за плечи, поставив на колени.
Один из негодяев встал позади меня. Я почувствовал, как тонкая железная проволока обвила мою шею.
— Я еще должен сегодня кое с кем встретиться, — напомнил таксист.
— Мы будем ждать тебя на шоссе, — ответил толстяк. — Ты знаешь где.
Таксист кивнул.
— Мы должны быть на новом месте погрузки в четыре утра, — сообщил работорговец.
— Она кончает работу в два, — пояснил водитель такси. — Я буду ждать ее.
— Мы будем недалеко. Раздеть, уколоть и упаковать ее сможем и в грузовике, — сказал толстяк.
Я почувствовал, как проволочная петля сжимает мое горло, и закричал:
— Пожалуйста, нет, пожалуйста, не надо!
— Это произойдет быстро, — утешил меня работорговец.
— Пожалуйста, не убивайте меня! — молил я.
— Ты умоляешь о жизни? — спросил он.
— Да! — поспешно ответил я. — Да, да!
— Но что нам с тобой делать?
— Не убивайте меня, пожалуйста, не убивайте! — Я извивался на коленях с проволокой на шее.
Толстяк поглядывал на меня сверху вниз.
— Пожалуйста, пожалуйста! — кричал я.
— Посмотрите только на этого типичного землянина, — проговорил он.
— Мы не все такие слабаки и трусы, — сказал один из мужчин.
— Это правда, — признал толстяк. Затем он взглянул на меня и спросил: — Есть ли какой-то смысл в существовании самцов вроде тебя?
— Я вас не понимаю, — пробормотал я.
— Как я презираю таких, как ты, — сказал работорговец. — Глупцов, трусов, бесхребетных тварей. Вы, переполненные вечным чувством вины, смущенные, ограниченные, бессмысленные, претенциозные, изнеженные самцы, позволили обманом лишить себя прерогатив своего пола, своей врожденной мужественности. Не способные следовать зову своего естества, вы не можете называться мужчинами!
Я был поражен, услышав эти слова, ведь я считал себя необычным среди мужчин как раз из-за своей мужской сути. Конечно, меня часто и жестко критиковали за излишнюю мужественность. А он говорил со мной так, словно я и представления не имел о настоящей мужественности.
Я начал дрожать. Что же, в таком случае, могло быть биологической мужественностью во всей полноте ее разумности и силы? Мне начинало казаться, что мужественность — не простое притворство, как меня учили, но что-то, появившееся в результате отбора, в суровом процессе жестокой эволюции. Это нечто должно быть подлинным, как у льва или орла. Сейчас я впервые начал понимать, что мое представление о мужской природе — вполне передовое, как мне когда-то думалось, — всего лишь намек на возможное торжество подавленной, изломанной, измученной сущности, генетически заложенной в каждой клетке мужского тела. Той сущности, которую боялась и отвергала культура противоположного пола. Я пришел из мира, в котором орлы не могли летать. Львы не живут на зараженной территории.
— Посмотри на меня, — приказал толстяк.
Я поднял голову.
— Я нахожу тебя виновным в измене, — заявил он.
— Я не совершал измены, — ответил я.
— Ты виновен в самой отвратительной из измен, — продолжал работорговец. — Ты предал самого себя, свой пол, свою мужественность. Ты презренный изменник не только по отношению к себе, но и по отношению ко всем настоящим мужчинам. Ты — оскорбление не только своей собственной мужественности, но и мужественности других.
— Чтобы казаться слабым, нужна сила, — попытался оправдаться я. — Чтобы быть милым, нужна смелость. Настоящие мужчины должны быть ласковыми и нежными, заботливыми и деликатными. Так они доказывают свою мужественность.
— Настоящие мужчины приказывают женщинам, и женщины подчиняются, — возразил толстяк.
— Меня учили по-другому.
— Тебя учили неправде, — надменно произнес работорговец. — Твое собственное страдание должно подсказать тебе это.
— Он обвиняется в измене, — напомнил один из подручных. — Каков приговор?
Толстяк посмотрел на остальных. Я снова почувствовал проволоку на шее.
— Каким следует быть приговору? — спросил работорговец.
— Прекращение его жалкого существования, — заявил один из сообщников. — Смерть.
Толстяк взглянул на меня.
— Интересно, на что может надеяться такой жалкий червяк, как ты?
— Пусть приговором будет смерть, — вымолвил другой сообщник.
— Или что-то другое, — проговорил работорговец.
— Не понимаю, — сказал тот, кто первым предложил убить меня.
— Посмотрите на него, — предложил толстяк. — Разве он не типичный представитель мужского рода с Земли?
— Типичный, — сказал один из бандитов.
— Верно, — подтвердил другой.
— И все-таки, несмотря на это, — продолжал их главарь, — его черты симметричны, а тело хорошо сложено, хоть мягкое и слабое.
— И что из этого? — поинтересовался один из присутствующих.
— Как вы думаете, может ли женщина счесть его приятным? — спросил толстяк.
— Возможно, — улыбнулся другой.
— Бросьте его на живот и свяжите ему ноги, — приказал работорговец.
