– Мой суровый босс! О чем задумались?
– Сам не знаю. Ну, расскажите, что еще приходит вам в голову при взгляде на наш дом?
– Он прекрасен и практически совершенен. Может быть, я изменила бы дизайн внутреннего дворика. Там белая стена, а цветы по ней так и вьются. Мне представляется что-нибудь нефритово-зеленое, с прожилками. У меня есть один знакомый парень-художник…
– Спасибо, нет.
– Это не МОЙ парень. Строго говоря, он вообще ничей. Он – гей.
– Господи, откуда у вас такие знакомые! О чем вы сейчас думаете?
– О том, что на небе скоро зажгутся звезды, и все здесь станет еще прекраснее.
А он, Джон Карлайл, суровый ранчеро и Властелин Леса, думает о том, как прекрасно было бы заняться с ней любовью под этими звездами!
– Вы когда-нибудь справляли здесь Рождество? Я даже не представляю Рождество без снега…
– Давным-давно. Когда мама была жива. Я плохо помню.
– И ель была?
– Наверное… Да, конечно была. Не совсем ель. Пиния. Елок тут нет.
– И под ней лежали подарки?
– Не пойму, с чего это вы вспомнили про Рождество в начале лета?
– Просто так. У нас ведь праздник. Нужен какой-то неожиданный ход. Вот я и подумала – пусть в Доме На Сваях впервые за много лет опять будет Рождество. Поставим во внутреннем дворе вашу пинию, положим подарки… В списке гостей много семейных пар, надо полагать, дети тоже приедут?
– Наверное, я как-то не…
– Представляете, какой для них будет сюрприз! Подарки под елью, то есть под пинией!
Зеленые глаза лучились, на алых губах играла мягкая и счастливая улыбка. Джону все сильнее хотелось ее поцеловать.
Такую женщину должны любить дети. Абсолютно все. И она станет возиться с ними, играть, носиться по зеленой траве, выслушивать их маленькие, но Самые Важные на Свете Секреты, а если она расплачутся, будет вытирать им слезы и утешать…
Спокойнее, Джон Карлайл. Подумай о чем-нибудь суровом, сдержанном и истинно мужском. Например, о ранчо на излучине, откуда сегодня прискакал Рикардо и сообщил, что пегая кобыла жеребится…
Пегая кобыла несется вскачь, а за ней – жеребец. Они прекрасны и свободны, и нет на свете ничего, что могло бы помешать их любви, ибо таково предназначение природы – любить и дарить новую жизнь…
Лицо Джона помрачнело так резко, что Морин посмотрела на него с тревогой.
– Босс, я вас и в самом деле начинаю вас опасаться. У вас сейчас такое лицо сделалось, как будто вы собираетесь взять меня за шкирку и сбросить в реку, к крокодилам!
В этот момент Джон вспомнил Боско Миллигана и его мерзкие волосатые ручонки, бесстыдно шарящие по этому прекрасному телу. Строго говоря, именно Боско, окажись он сейчас здесь, закончил бы свою бесславную жизнь в зубах крокодилов.
Джон мрачно ожег Морин взглядом.
– Значит, такое я произвожу впечатление?
– Либо крокодилы, либо вы лично, но меня должны съесть.
Неожиданно он рассмеялся, и у Морин заныло сердце – так он был красив.
– Не сомневаюсь, что на вкус вы столь же великолепны, как и на вид. Кстати о еде – может, проинспектируем наряд, в котором вы собираетесь блистать на торжественном ужине?
– О нет, только не сейчас. Слишком жарко и душно. Мне даже подумать страшно о примерке.
– Вы что, планируете выйти к гостям в шубе?
– Босс, женщина носит на себе массу всякой одежды. Колготки, белье – от этого никуда не деться, хотя в здешнем климате это почти равнозначно шубе. Не забудьте лак для волос, макияж, туфли на шпильках – и на месте хозяйки бала появляется святая мученица.
Джон несколько нервно рассмеялся и заботливо поправил длинный рыжий завиток, упавший на лукавые зеленые глаза.
– Что ж, в таком случае могу предложить холодный душ и ледяное пиво. Надо сказать Кончите…
– Не трогайте ее. Она колдует на кухне, а уж два бокала и пару бутылок я вполне дотащу до террасы и сама.
– Тогда через полчаса встречаемся на террасе?
– Отлично. Не опаздывайте.
Черт, как это ей удается? Посмотрела через плечо, взмахнула ресницами – и вот уже нет крови в жилах Джона Карлайла, а есть золотое шампанское пополам с кипящей лавой. Нет, скорее в холодный душ!
Как хорошо, что Морин О’Лири приехала в Дом На Сваях.
Как это ужасно.
Она – красивейшая из виденных им в жизни женщин. Он мог бы просто восхищаться ею, как восхищаются античными статуями и картинами мастеров Ренессанса, но ведь он видел ее полуобнаженной! И теперь воспоминание об увиденном в тот злополучный вечер не оставляет его, будоражит и возбуждает, превращая хладнокровного лондонского юриста в необузданного самца.
Морин О’Лири станет его проблемой. Уже стала.
Пора ее решать.
Мысль о рождественской вечеринке не на шутку захватила Морин. Она медленно шла по притихшему дому, представляя, как все будет выглядеть. Канделябры… свечи… мерцание золотых нитей на елке… то есть на пинии.
Сегодня они будут ужинать в парадной гостиной. Как одна семья. Молчи, глупая девица, молчи. Просто именно сегодня молодой аристократ, сын лорда, ранчеро Эдди придет на ужин по приглашению Алиситы.
Девушка сообщила ей об этом, отчаянно краснея и пряча счастливые глаза. Джон разрешил, Каседас одобрила, Кончита отвлеклась от основного стола и принялась колдовать над настоящим английским пудингом и ростбифом, а Морин… А что Морин? Она все равно чужая в этом доме. Пусть к ней хорошо отнеслись, пусть все милы и вежливы, внимательны, но ведь, когда бал закончится, она уедет.
Золушка несчастная! Хороша была бы хрустальная туфелька. Сорокового размера.
Она досадливо тряхнула головой и обратилась мыслями к ужину.
Интересно будет посмотреть на английского аристократа, по доброй воле ставшего помощником конюха. Бедняжка Алисита. Каседас права – жизнь может нанести ей довольно подлый удар. Если даже молодой лорд Эдди и влюблен, он принадлежит совсем другому миру. Алисита прелестна, юна, красива, но она выросла в сельве, в мире простом и безыскусном, здесь любовь – всегда пылкая, а ненависть – неприкрытая.
А на английскую аристократию Морин насмотрелась достаточно. Ведь О’Лири были ирландцами, и им об этом напоминали постоянно.
Худощавые и чопорные английские графы, пэры и сэры смотрели на рыжеволосых, громогласно-веселых ирландцев со снисходительным презрением. Да, ресторан О’Лири был шикарным заведением, и столики в нем заказывали за месяц, а то и за два вперед, но в блеклых, водянистых, английских аристократических глазах светилось: «Вы нам не ровня. Это МЫ делаем вам одолжение, приходя в ваш ресторан, а вы так и останетесь навсегда упрямыми невежественными ирландцами, со всеми вашими легендами, феями, духами, домовыми брауни и странной смесью язычества и христианства». Морин такое отношение никогда особенно не задевало, а вот отец злился.
