Она вспомнила весьма фривольные реплики про костры и пожары и нахмурилась. Он не просто так это сказал. Он уверен в том, что Фиджи — девушка без комплексов. В самом деле, разве предложил бы он ей изображать подругу бандита, если бы не был убежден, что она сможет сыграть эту роль без особого труда? Упертый идиот, бесчувственный хам…
Сама она сленг выучила, пока снимала маленькие квартирки в самых бандитских и потому дешевых районах Большого Яблока. Честно говоря, однажды она в самом Гарлеме прожила три месяца, а в Гарлем даже полицейские ходят не по двое, а по трое, да и то по ОЧЕНЬ большой необходимости.
Кстати, в Гарлеме ей жилось спокойнее всего. Квартиру она тогда осилить не могла, снимала комнату у Мамы До, здоровенной негритянки с огромным бюстом и еще более огромным задом. Мама До ходила в оборчатых юбках, белоснежных блузках, повязывала голову цветастыми косынками, пела в церковном хоре, а на жизнь зарабатывала гаданием. Гадать она умела на чем угодно, но страшнее и интереснее всего у нее получалось на куриной крови и костях. От этого веяло магией вуду, и Фиджи часто снились по ночам кошмары.
У Мамы До было три сына. Первый погиб в уличной разборке двух молодежных банд, младший попал в исправительную колонию, отомстив за старшего брата, а средний был гарлемским священником, что, впрочем, не мешало ему увлекаться рэпом, мотоциклами и девушками. В квартире Мамы До всегда было чисто до стерильности, пахло пряными травами и благовониями, а под потолком вечно сушились пучки какой-то загадочной травы, корешки неведомых растений и вовсе уж страшноватые предметы типа крысиных черепов…
Интереснее и разнообразнее Фиджи не жила ни до, ни после Мамы До, сленг подворотен с тех пор усвоила в совершенстве, а еще начисто разучилась бояться хулиганов. После Гарлема в три часа ночи все хулиганы мира выглядят как-то бледновато.
Фиджи опомнилась, поставила телефон на место и потянулась с хрустом, чувствуя неимоверную усталость. Пожалуй, в ресторан она пойдет попозже. Надо вздремнуть хотя бы полчасика. Голова абсолютно чугунная. Это все вино… Или сок… Сок был очень странный… Странный… Сок ли?
Элис отложила наушники и грязно выругалась. Франко приподнял красивые брови и иронически поинтересовался:
— Кто-то недооценил твои прелести?
— Заткнись. Позови Клода и Беатрис. Она проспит недолго, так что надо поспешить.
— Мне ее трахать?
— Ты же знаешь, пока нет. Она сама вызовет вас — только после этого. Подтверждение заказа очень важно…
— Да-да, только не строй из себя стратега. Старый добрый шантаж, ничего необычного.
Элис резко повернулась к красивому итальянцу и с размаху влепила ему пощечину. Франко схватился за щеку, в глазах у него вспыхнула обида пополам со страхом. Элис же проговорила совершенно спокойным голосом:
— Запомни, Пиноккио: ты здесь никто. Тупых красавчиков с большим членом на свете пруд пруди. Твое дело — исполнять то, что я скажу. Поэтому зови Клода и Беатрис и ждите меня возле номера с аппаратурой.
5
Тьма душиста, бездонна и покойна. В ней таится ответ на все вопросы сразу, в ней нет ни страха, ни надежды, здесь бесполезны жизненный опыт и душевная чистота.
Тьма опасна. В ней скрывается Тот, Кто Следит За Тобой всегда, каждый миг, каждый час твоей жизни, и, когда ты оступаешься, Он приближается к тебе еще на один шаг.
Тьма прекрасна, потому что дарит красоту всем, даже тем, кто уродлив при свете дня.
Тьма живая.
Если долго кричать во тьму, то звуки увязнут в ней, запутаются в переплетениях угольно-черного мрака, и тогда ты окончательно запутаешься, потеряешь смысл и нить повествования, верх станет глубиной, а ширина — низом…
И миллионы нежных рук будут ласкать тело, больше тебе не принадлежащее, будут вынимать из тебя остатки души, будут ласкать тебя до смерти, чтобы тьме больше ничто не мешало заливать то, что раньше было светом…
Фиджи свернулась калачиком на пушистом ковре перед камином в гостиной. Она уснула мгновенно и мертвым сном, в котором не было ничего. Ни звуков, ни красок, ни воспоминаний.
Потом дверь номера открылась, и в комнату вошли четверо.
Элис Монаган, Франко, еще один юноша, изящный, чуть жеманный блондинчик, и еще одна девушка — невысокая, полненькая, с рыжими волосами. Та самая, которая сегодня приветствовала Фиджи на ресепшене.
Элис держала в руках небольшую видеокамеру. Остальные принялись деловито раздеваться, не испытывая ни малейшего смущения друг перед другом. Потом споро, в шесть рук, раздели спящую Фиджи, разложили на ковре, выжидающе уставились на Элис. Та коротко обрисовала им сценарий будущего фильма — и работа закипела…
…Она чувствовала легкое головокружение и приятную истому во всем теле. Тьма оказалась прекрасным любовником. По телу Фиджи бродили волны удовольствия, внутри разгорался пожар, и все ее чувства обострились до предела. Никогда в жизни она не испытывала столь сильного возбуждения, никогда не была столь близка к пику наслаждения, но полностью расслабиться мешало ей только одно: полная ирреальность происходящего.
Ее совершенно явственно любили физически, но сама она при этом ничего не видела, не слышала… она вообще нигде не находилась! Такое ощущение, что ее любовником была сама тьма.
Потом тьма поредела, ее стали прорезать яркие вспышки, и образы, проносящиеся при этом перед глазами Фиджи, были еще более возбуждающими и волнующими.
Черноволосый красавец склонился над ней… Его губы у нее на груди, а ее ноги — у него на плечах.
Светловолосый, нежный юноша появляется рядом, его руки ласкают ее тело, потом он с силой прижимает ее голову к своему загорелому животу…
На лицо ей падает буря душистых рыжих локонов, теперь ласкающие ее руки куда нежнее и внимательнее, чем руки молодых людей…
Перед глазами Фиджи возникает женская грудь — восхитительная, полная, увенчанная розовыми бутонами сосков…
Она не видит ничего, кроме трех голов, склонившихся над ее телом, — темной, светлой и рыжей. Волны наслаждения все горячее, тьма отступает все дальше, вспышки все ярче, ярче…
Холодный, смутно знакомый голос доносится откуда-то сверху:
— Достаточно, я думаю. Для начала отлично. Одевайте…
Фиджи проснулась, когда за окном уже сгустились сумерки. Она недоуменно огляделась и засмеялась. Надо же — заснуть прямо на ковре, перед камином, пропустить обед и зря истратить полдня из отведенных ей двух суток!
Она встала — и невольно охнула, чувствуя, как звенит от усталости все тело. Сон, казалось, не взбодрил, а утомил ее, словно во сне она выполняла какую-то тяжелую физическую работу.
Фиджи недовольно скривилась, почувствовав волосок, прилипший к губе. Долго не могла поймать его, а когда поймала и машинально поднесла к глазам — глубоко внутри шевельнулась тревога.
