От благоухающего рыбой Биллингсгейта до тюремных понтонов Грейвсенда, где каторжники валялись в горячке в гнилостной тюремной воде, от адвокатских контор, где обездоленные жалобщики тщились найти справедливость, до туберкулезных лазаретов, где ангелы, подобные тому, что звался Флоренс Найтингейл[11], водили его от койки к койке, от замусоренных доков до роскошных игорных притонов – собственно говоря, через все круги подпольного мира, ведомый Макгрошем, обладателем поистине энциклопедических познаний о всех этих местах, – стерев Ноги до крови, странствовал Каупертуэйт во власти маниакальной идеи. И повсюду, где бы он ни искал, его подстерегала Немезида.
Лорд Чатинг-Пейн, надменный, злобный и заклятый враг трона.
Либо Чатинг-Пейн ждал его там, либо только что ушел, либо появлялся, когда Каупертуэйт удалялся. Не важно, какой это был час, жестокий, сардоничный аристократ, неизменно сопровождаемый безмолвным и страхолюдным Ганпатти, выглядел свежим и элегантным и столь же безмятежным, как спокойное озеро. В тех случаях, когда он и Каупертуэйт сходились лицом к лицу, они обменивались не более чем одной-двумя вымученными bon mot[12]. И как ни грустно, Чатинг-Пейн почти неизменно одерживал верх в этих словесных поединках, ведь рапира его остроумия была отточена годами, проведенными среди циничных богачей.
Каупертуэйт теперь брезгливо ненавидел надменного лорда с носом из драгоценного металла, придававшим ему вид полумеханизма. Он уже считал этого человека своим демоническим двойником, и единственным утешением, которое он извлекал из этих явлений Чатинг-Пейна, была мысль, что Чатинг-Пейн, следовательно, преуспел в своих поисках Виктории не более, чем он.
Виктория. Самое это имя начинало представляться Каупертуэйту нереальным. Кем, собственно, была эта химера, эта женщина, которую он ни разу не видел во плоти? Она пребывала в самом сердце каупертуэйтовой жизни, в центре могущества империи. С одной стороны, хотя на престоле она провела лишь год, уже господствовало ощущение, что после сменявших друг друга дряхлых королей, из которых сыпался песок, в ней нашло воплощение животворное дыхание новой эры, символ расползающегося политического спрута, который простирал свои щупальца вокруг земного шара все дальше. С другой стороны, она была всего лишь еще одной женщиной среди миллионов, в конечном счете не более важной для общей схемы мироздания, чем рыбная торговка или зеленщица, которых Каупертуэйт только что расспросил, не более предназначенная для любви и преклонения, чем стоическая Викки, которую Каупертуэйт продолжал пользовать. (И с некоторой толикой успеха.)
А его собственная Виктория? Депеши Мельбурна приходили все реже, и Каупертуэйт уже несколько дней не получал никаких известий о гипертрофированной саламандре. Причем последняя была более чем неутешительной.
10 июня
Боюсь, «черный пес» Меланхолии сжимает меня в своей пасти. Я и королевство безвозвратно погибнем, если В. не вернется. В безнадежном ожидании я созерцаю достоинства вашего создания: если бы все женщины были настолько покладисты!…
И то же тупое отчаяние сковало Каупертуэйта. В нем теплилась надежда, что премьер-министр в своей черной меланхолии не пренебрегает нуждами Виктории, но у него не было способа проверить. Как-то неловко было бы явиться в Букингемский дворец и осведомиться, достаточно ли влажной выглядит кожа королевы. Миновали три недели. Теперь до коронации Виктории оставалось менее семи дней – и по-прежнему никаких следов Виктории.
Этот вечер застал Каупертуэйта за приготовлениями к. еще одним тщетным поискам. Он уже направился к двери, как вдруг им овладел необоримый сплин. Ему почудилось, что из него вдруг удалили все кости до единой.
– Коготь, боюсь, я не в силах продолжать этот сизифов труд, во всяком случае – сегодня.
– Не могу сказать, чтоб я осудил тебя, Кос. Я и сам будто выпотрошен. Ане прогуляться ли нам к де Малле отдохнуть ночку?
– Превосходная мысль, Коготь. Хотя, боюсь, я слишком утомлен, чтобы стерпеть объятия какой-нибудь продажной красы, однако тамошняя атмосфера может оказать благое влияние.
Выйдя из двери, они наткнулись на Типтопфа, почивающего под портиком. Осторожно переступив через паренька, чтобы не разбудить его и не навлечь на себя вихри подметания, они направили свои стопы к Риджент-стрит.
В резную дубовую дверь фешенебельного заведения де Малле они постучали позолоченным молотком в виде совокупляющейся пары и были быстро впущены услужливым мажордомом. У них забрали шляпы, им подали бокалы с шампанским на позолоченном подносе, и вскоре Каупертуэйт и Макгрош уже сидели в большом бальном зале, глядя на пары, танцующие под дивные звуки Моцарта, льющиеся из позолоченного фортепьяно, и одобрительно рассматривая затянутых в корсеты шлюх, непринужденно раскинувшихся на бархатных козетках вдоль всех четырех стен.
Спокойствие Каупертуэйта омрачилось лишь на миг, когда ему почудилось, будто он заметил, как сияние свечей вдруг отразилось от странно изогнутого слитка серебра на высоте человеческого роста в противоположном углу зала. Но если серебряный блеск действительно указывал на присутствие тут лорда Чатинг-Пейна, то более весомо этот призрак не материализовался; Каупертуэйт прибегнул к своей умственной дисциплине, и вскоре ему удалось прогнать подобные страхи.
Каупертуэйт перешел от шампанского к мадере, и вскоре зал утонул в потустороннем свечении. Люстры словно покачивались и вспыхивали на манер блуждающих огней. В какую-то минуту Макгрош исчез, предположительно, чтобы показать свои чикасовские шрамы какой-нибудь пухленькой счастливице, и Каупертуэйт поймал себя на том, что клюет носом. Он задремал, а затем пробудился освеженным и бодрым, каким давным-давно себя не чувствовал. И тут к нему подошла мадам де Малле.
Высокая, пышная, обвешанная драгоценностями, быть может, чрезмерно на чей-то вкус накрашенная по былой моде, де Малле отлично сохранилась для своих семидесяти лет. По слухам, она была камеристкой Марии-Антуанетты (и порой согревала постель Людовика XVI) и лишь чудом уцелела во время Великой революции.
– M'sieu[13]Каупертуэйт, не могу ли я предложить вам даму на сегодняшний вечер? Наш дом пополнился новым добавлением. – Тут де Малле понизила голос и перешла на шепот: – Она нечто tres speciale, un bijoux[14]. Я не предлагаю ее tout le monde[15], а только избранным. Могу гарантировать, что такой случай выпадает лишь раз в жизни.
Каупертуэйт был заинтригован, но, не желая нарушить свою тихую безмятежность потугами плотской любви, в конце концов отклонил предложение. Пожав плечами, мадам де Малле сказала:
