Шеф тоже Лешку понимал; дал ему адаптироваться, сильно не заваливал, начал пока с пары взяток и одного дела об убийстве. Леха его нормально расследовал, а за две недели до конца срока вдруг разругался с подследственным, пришел из тюрьмы и написал шефу рапорт, что в интересах дела — поручить дальнейшее расследование другому следователю, а у него с обвиняемым психологическая несовместимость. Может, другой прокурор и счел бы это блажью, а наш шеф всегда внимательно относился к таким вещам и меры принял.
Ну, я, естественно, не отказалась помочь товарищу, да, в принципе, больше и некому было дело поручать: стажер мой, махнув рукой на приближавшуюся аттестацию, уволился и уже через две недели трудился в коллегии адвокатов. Так что я забрала дело, которое было в приличном состоянии, и пошла в изолятор знакомиться с новым подследственным.
Леша мне набросал краткий психологический портрет обвиняемого Соболева, да и из дела было ясно, что за фрукт меня ожидает. Но понравиться ему входило в мою задачу, поскольку он Лехе пообещал прочитать дело и подписать протокол ознакомления в срок, не затягивая, если с новым следователем он найдет общий язык. Поэтому я перед визитом в тюрьму помыла голову, надела новый костюм, а ногти у меня всегда в порядке.
Контакт получился. Выглядела я в тот день действительно хорошо; моего возраста мне еще с первого взгляда никто не давал, поэтому я люблю кокетничать: вот и с Соболевым знакомясь, я умышленно спровоцировала разговор о том, могу ли я его называть по имени, поскольку я намного старше его; сказать, что гожусь ему в матери, было бы преувеличением, но в тетушки — вполне. Соболев заинтересовался, чего, собственно, я и добивалась, зная, как люди реагируют, когда я называю им год своего рождения. К концу первого дня знакомства он уже ел у меня с руки.
А у меня он вызывал сложные чувства. Мальчик оказался интеллектуальным, из хорошей семьи, нежным и избалованным. Глядя на него, с трудом верилось, что он, ища развлечений, таскался по невообразимым притонам, а однажды от нечего делать пришел в гости к местной бандерше, сорокалетней тетке, Горностаевой, попил с ней водки с шампанским, а потом стал хладнокровно убивать ее.
На трупе живого места не было — сорок два ножевых ранения, рядом валялись два кухонных ножа со сломанными лезвиями, а третий нож торчал в ране. Четыре часа он методично вонзал в женщину ножи и наблюдал за агонией; и пьян-то был не особенно, так, полстакана за компанию. Потом собрал самые ценные вещички, которые, выйдя, отдал гопникам у ближайшего пивняка.
А вот это было роковой ошибкой, потому что слух о совершенном им благодеянии тут же пошел по всей Руси великой, и, когда был обнаружен труп, наш уголовный розыск, имеющий агентуру в местном клубе любителей пива, уже знал, что утром пятнадцатого сентября Эдик Соболев раздавал вещички, перечень которых подозрительно совпадал с похищенным из квартиры Горностаевой. Отпечатков пальцев Эдика на месте происшествия нашли больше чем достаточно, в том числе и на ножах, а на все вопросы уголовного розыска он ответил без колебаний и подробно. Горчакову он на манекене показал, куда наносил удары, Горчаков только удивлялся его памяти и едва успевал записывать. Так бы между ними все хорошо и было, но Эдика тянуло пофилософствовать, Ницше поцитировать, а Леша, нервный и обозленный, был плохим слушателем. Ну, а во мне Эдик нашел то, что искал, я с готовностью слушала его разглагольствования, поскольку все важные вопросы Горчаковым были уже выяснены, на мою долю остались формальности, можно было и за жизнь поговорить с обвиняемым.
Лешка все время меня спрашивал, как я могу общаться с этим слизняком. А я думала, какая это тонкая материя — следствие. Сколько раз бывало — едешь в изолятор, тебе в трамвае на ногу наступят, вот и разговор с клиентом начнешь не с той ноты, а человек, может, и хотел что-то сказать, да замкнется. (Кстати, шеф постоянно делает нам замечания, чтобы мы не называли подследственных клиентами; говорит, у нас не коллегия адвокатов и не парикмахерская, а мы привыкли к этому выражению.)
Вот почему с одним следователем, даже хорошим и грамотным (а Лешка Горчаков — следователь очень хороший, и слушать умеет, и сколько злодеев самолично расколол, ему признавались в том, чего не сказали уголовному розыску), у клиента разговор не получается, а с другим все хорошо? Или сегодня общаемся с подследственным нормально, а завтра ничего не клеится? У меня был случай, когда трое арестованных за взятки милиционеров очень хотели мне что-то рассказать, как я подозреваю, про своих начальников, а у меня была такая напряженка, что я ну никак в изолятор не успевала; неделю я туда носа не показывала, зато другие заинтересованные люди это время провели с пользой, и в результате, когда я наконец приехала на допросы, милиционеры ничего рассказывать не захотели. Я это запомнила на всю жизнь. А потом прочитала у Карнеги, что дела нужно делать не в порядке их срочности, а в порядке их важности.
Но Лешка тем не менее переживал, все время спрашивал у меня, как там Соболев, читает ли дело, не надо ли помочь. Вот и сейчас, как только Лариска ушла, он свел разговор на Соболева, намекая, что мне пора в изолятор.
— Да поеду я, поеду, — отмахнулась я от его забот, — ты мне лучше скажи, что мне делать по материалу с трупом.
И тут же загрузила его своими проблемами. И, конечно, он тут же загорелся:
— Маха, а может, ты поболеешь? Смотри, как тебе челюсть разнесло! Ты бы сходила к доктору, вообще занялась бы своим здоровьем… Давай я по моргу поработаю! Прямо руки чешутся!
— Нет уж, Леша! У меня тоже руки чешутся. Это у меня, а не у тебя из-под носа труп увели. А потом, я у шефа выклянчила эти материалы для себя, очень красиво будет, если я тебе их спихну! Ты мне лучше своими мозгами помоги. Куда кидаться сначала? Войну в морге начинать поздно, время упущено. Может, потихоньку поковыряться, не привлекая внимания, глядишь, какая-никакая информация накапает…
— Слушай, тебя Юра просил затихарить пропажу трупа? Сделай вид, что ты так и поступила, усыпи их бдительность.
— А что, это мысль. Я ему скажу, что с шефом все согласовала, и под эту марку даже заберу у него акт вскрытия — как бы на всякий случай, чтобы уничтожить все.
— Так, а пока основная твоя задача — установить личность трупа, откуда он взялся. Глядишь, и ниточки потянутся…
— Легко сказать, ты же видишь, чем я располагаю: практически ничем. Ни химии, ни гистологии у меня не будет, соответственно не будет и причины смерти. Пальцев нет, голову отчленить не успели, как личность устанавливать — не представляю, — Лешка открыл было рот, но я не дала ему блеснуть остроумием.
— Ну ты еще скажи, что круг поисков можно ограничить, поскольку отпадают все негры, старушки и малолетки.
— Еще отпадают однорукие, одноногие и люди, перенесшие аппендицит. Ты же говорила, шрамов нет?
— Очень остроумно.
— Короче, Машка, тебе прямая дорога в картотеку без вести пропавших. Поскольку работаем в обстановке строгой секретности, поручать никому ничего нельзя, придется нам самим лопатить там всех потеряшек. И я готов за отдельную плату впрячься в этот воз.
