Рэй быстро вернулся в гостиную и убедился, что дилаудид погрузил отца в глубокий сон. Глория подняла взгляд от книги, увидела пистолеты у него в руках, потом встретилась с ним глазами.
— Дала ему двойную дозу. Теперь он в полном порядке.
— А я сижу читаю.
Рэй посмотрел в окно. За два квартала отсюда лимузин мчался на красный свет. Подручные Чена уже наверняка позвонили своему шефу, и Чен обдумывает реакцию Рэя: возможно, действия Рэя означают, что он берется найти Цзин Ли, а возможно, подобный всплеск агрессии вызван лишь безрассудством и недальновидностью. В любом случае Рэй открылся Чену, и это само по себе стало его первым слабым местом, первым промахом.
Вот дурак, ругал он себя. Нельзя быть таким дураком и при этом надеяться выжить.
4
Это было хорошее укрытие, но ей здесь плохо спалось. Не проходило и часа, чтобы ее не будила сирена проносившейся внизу машины или чьи-то истошные вопли на улице, и она в который раз ощущала себя совершенно потерянной, не знающей, что делать — то ли высунуть голову в окно и посмотреть вниз, то ли тихо лежать на своем месте и ждать. Кто знал об этом доме? Очень немногие. А кто знал, что она знает об этом доме? Никто. Никто на свете не должен об этом знать, говорила себе Цзин Ли. Почему я тогда так волнуюсь?
Ночь была теплая, и пятиэтажное здание, одна из заброшенных фабрик на Западной Девятнадцатой улице, стало чем-то вроде сигарного ящика с увлажнителем, только здесь полно пыли, плесени и дохлых мух, все пропитано запахами картона, ржавчины, гниющего всухую дерева: наверное, это и есть слоистый аромат времени, медлительно и равнодушно ползущего вперед. Это строение, как и шесть других, в точности ему подобных, было возведено на заре двадцатого века; волны спекуляций недвижимостью одна за другой накатывались на эти здания или огибали их, превращая большинство помещений в квартиры (под них шли верхние этажи), офисы, выставочные залы, стильные рестораны (неизменно прогоравшие) и прочее в том же роде. Но кое-что сохранилось почти в неприкосновенности: эта неподверженность переменам обычно была вызвана повреждениями либо от огня, либо от воды, а чаще всего от того, что здание оставалось в небрежении, будучи запутано в юридические коллизии, связанные с тонкостями законов о недвижимости, семейными тяжбами или, если владельцы доживали до столь почтенного возраста, осложненные их старческими слабоумием и иными недугами.
Среди семи фабричных корпусов был и тот, где сейчас, в предрассветном сумраке, резко уселась на своем ложе Цзин Ли: ей послышался какой-то звук. Собственно, этому зданию следовало обрушиться еще много лет назад, но оно отличалось невероятным упорством. И с чего бы? Все пять этажей здесь сплошь завалены тяжелыми бесполезными вещами, crème de la crème[11]мусора. Верхний этаж заполняли четвероногие железные ванны и раковины на тумбах, на многих виднелись таблички, объясняющие их происхождение: «Отель «Франклин», обновление интерьера, 1967», и тому подобное. На четвертом этаже громоздились детали двигателей — не только старинных американских легковушек и грузовиков тридцатых, сороковых, пятидесятых и шестидесятых годов, но и, что более загадочно, редчайших (такого-нигде-не-найдете) доисторических мотоциклов немецких, французских, итальянских и британских компаний, давно прекративших свое существование. Вес одних только этих частей мог бы проломить перекрытия еще много десятилетий назад. На третьем этаже находилось около двух миллионов пар нейлоновых чулок всех размеров, не вынутых из коробочек. Грузовой лифт навеки застрял на этом этаже: его провода в конце концов перегорели. Чтобы опустошить здание под снос или для реконструкции, понадобилось бы как минимум извлечь из него лифт, что повлекло бы за собой крупные финансовые и моральные затраты. Еще ниже, на втором этаже, помещались сотни коробок с надписью «Собственность Министерства жилищно-коммунального хозяйства США, Нью-йоркское управление». В них лежали записи, потерянные еще в семидесятые годы и отражавшие практически безуспешные попытки федерального правительства подыскать жилье для сотен тысяч малоимущих из Квинса, Бруклина и Бронкса: тогда, в начале семидесятых, разгорелся экономический кризис. Наконец, первый этаж был забит штабелями катушек давно никому не нужного волоконно-оптического кабеля, купленного в угаре спекулятивной лихорадки девяностых, когда город спешно опутывали все новыми и новыми проводами.
Время от времени строением интересовались те, кому требовалось дешевое помещение под офис; такие запросы входили в компетенцию смотрителя — русского со странными поблекшими татуировками на костяшках пальцев; в основном он занимался тем, что раз в неделю подметал тротуар и выбрасывал рекламные листовки, расхваливающие артхаусные фильмы или новые рок-группы. Будущим арендаторам он передавал дубликаты ключей от стальной входной двери, рекомендовал пользоваться лестницей и приходить днем, так как дом был обесточен и света в нем не было. «И потом, пожалуйста, опускайте ключ в почтовый ящик». Но возвращали ключ или нет, зависело от характера посетителя и от того, присматривал ли за ним русский смотритель. А он этого не делал — он вообще мало что замечал в жизни. Он следил за положением своих любимых европейских футбольных команд в турнирных таблицах, каждую ночь пил из одного и того же покрытого вечным налетом стакана — не водку, а самбуку, наполняя стакан на четыре дюйма, и если бы его спросили, действительно ли ему важно, кто заходит в обветшалое, грязное строение на Девятнадцатой улице и выходит из него, он бы признался, что его это совершенно не интересует.
Но войдя в это здание и поднявшись по лестнице на второй этаж, вы бы обнаружили, что Цзин Ли устроила стену из коробок с жилищной документацией, выгородив себе комнатку: в этом сумрачном пространстве хранилось все ее имущество — надувной матрас, толстая пачка денег, ее китайский паспорт, зеленый чемоданчик, где лежала не только синяя униформа «Корпсерв», но и чудесное хлопковое платье (она понятия не имела, почему в спешке уложила и его), косметичка, мобильный телефон (сейчас предусмотрительно отключенный) и специальная коробка для льда. И вот Цзин Ли лежала на матрасе, смотрела в потолок и думала, что ей, похоже, снова почудились внизу какие-то звуки.
В чем же дело? Она что-то услышала?
Она прислушалась. Вроде бы ничего.
Во всяком случае, я кое-что спланировала заранее, сказала себе Цзин Ли — оставила у себя ключ, который тот русский дал ей несколько месяцев назад, когда она приходила подыскивать дешевые офисные помещения для «Корпсерв». Для ее целей это место совершенно не подходило, но заброшенность здания и то небрежение, в котором оно находилось, подсказали ей, что оно может пригодиться при иных обстоятельствах. В Китае сейчас такие строения быстро сносят — и кто-нибудь вроде ее брата возводит на их месте дешевые многоквартирные дома втрое выше. Русский так никогда и не потребовал, чтобы она вернула ключ, и она хранила его — у себя в сумочке и где-то в глубине сознания: она помнила, что в случае чего может здесь спрятаться. Никто не захочет снять помещение в мышеловке, откуда трудно выбраться при пожаре и где к тому же нет ни электричества, ни отопления. Но она все равно беспокоилась. Не исключено, что за ней следят: это вполне возможно. Те мужчины на берегу, в больших машинах, они ведь следили за ней, они искали ее и только ее. Она в этом уверена. Девушки-мексиканки ничего не ведали. Как эти мужчины опознали Цзин Ли? Она вела себя так осторожно. Намерены ли они вернуться? Неужели они до сих пор ее разыскивают?
