Падал снег. Беатриче и Лукреция укрылись на кухне - единственном месте, где горел камин. Лукреция штопала рубашку. Беатриче смотрела на пламя, упираясь локтями в колени. Почему папа не распорядился выдать замуж и ее?.. «Двери нашего дома для вас всегда открыты, светлейшая синьора», - сказал ей на прощанье зять, а сестра несколько раз повторила, что с радостью примет ее у себя в Риньяно, однако положение бедной родственницы Беатриче претило. Она осталась дома и теперь, угрюмо склонившись, смотрела на огонь. Заплетенные на спине косы прикрывала старая шаль.
— Шелудивый пес, - сказала девушка.
Лукреция отозвалась презрительным вздохом и слегка покачала головой с каштановым шиньоном-какашкой. Чтобы хоть как-то компенсировать выдачу скудного приданого Антонине, дон Франческо отказался оплачивать пансион детям Велли. Лукреция была в отчаянии, ведь муж наградил ее вдобавок французской болезнью.
В церкви Сан-Томмазо служили панихиду, и снег заглушал колокольные звоны.
Вошел Косой, закутанный в плащ по самый нос:
— Отпевают старуху Гаэтану, кухарку дона Паскуале.
— Смерть повсюду, - сказала Беатриче.
— Да уж, - согласился Косой, бросив на стол пригоршню лука.
Оскаленная Смерть плясала на церковных плитах и монастырских капителях. Размахивала косой, протыкала костлявым пальцем дырки в грудных клетках, сталкивала в ночной Тибр поздних прохожих: вздувшиеся тела мчались по волнам, которые затем выбрасывали их на берега острова Сан-Бартоломео. При свете смоляных факелов красные кающиеся грешники несли перед моргом фантастическую вахту, а у большого катафалка священники служили мессу по всем утонувшим в этом году.
— Скоро карнавал, - вновь заговорил Косой.
— Тьфу, карнавал! - Лукреция снова насмешливо хмыкнула и сложила заштопанную рубашку.
Комедианты играли для народа на пьяцце Навона, для богачей - во дворцах, а для скупцов не играли никогда. Лишь карнавал давал людям возможность вместе повеселиться, но для этого нужно хотя бы выйти из дома. Быть может... дон Франческо и правда собирается подлечиться в госпитале Сан-Джакомо? Конечно, он часто мелет всякий вздор, да к тому же из-за своей подозрительности не рискнет освободить подмостки. Беатриче подумала, что все равно не стоит отчаиваться, и, встав, закружилась по кухне в танце.
Quanto é bella giovinezza
Che si fugge tuttavia!
Chi vuol esser lieto, sia:
Di doman non c’è certezza.
Ей шел восемнадцатый год.
Празднествами руководил папский управляющий, который подавал сигнал к началу, приказывая звонить в колокола на Капитолийском холме. Затем устраивались бега между заграждениями и помостами, расставленными вдоль виа дель Корсо до самой пьяццы дель Пополо. Бег детей, где победителя награждал понтифик. Бега исколотых до крови, исхлестанных ремнями ослов и свиней. Скачки берберских жеребцов, опрокидывавших все на своем пути, оставляя за собой горячий и терпкий запах. Трагический бег неимущих стариков, забрасываемых перезрелыми апельсинами. Наконец, бег евреев: скакавшие по бокам всадники изводили их до смерти под оглушительный смех зрителей. Управляющий наблюдал за бегами из большой золоченой кареты с папскими гербами, окруженной гвардейцами, расталкивавшими толпу и экипажи.
Вывешенные на балконах ковры, зажигаемые с наступлением темноты факелы и расставленные вдоль стен табуреты придавали городу сходство с бальным залом, вот только бал был какой-то потусторонний - с беспокойными призраками, вдруг надевшими маски для инфернального представления. Масками заполнялись клокотавшие, запруженные улицы, где сперва бросалась в глаза сероватая масса, мешанина всех цветов, в которой проступали резкие переходы света и тени. Эта дрожащая лава текла между каретами и лошадьми, заглушавшими ржанием гул толпы. Стоило какой-нибудь лошади немного замешкаться, и заднее колесо переезжало ей ноги: она падала, увлекая за собой встававших на дыбы соседних. На спины агонизирующих мучениц опускались дубины и бичи - и все это под грохот барабанов, писк волынок, разрывавших песни в клочья, да шум голосов, порой пробиваемых гвоздями женского визга. Вереницы смрадов, процессии зловоний, цепочки душков продвигались и отступали вместе с толпой в масках, катились руслами улиц по воле людских волн.
Они нетвердо стояли на ногах, сталкивались плечами и ягодицами, пробирались вперед вслед за чужими бедрами, протискивались между незнакомыми руками, продолжали в том же темпе, спотыкаясь на ходу, пятились под натиском локтей и хребтов, но упорно ковыляли дальше, словно повинуясь тайным приливам и отливам. Рваные парасоли, ветхие лохмотья и насаженные на палки манекены раскачивались над столпотворением, бородатые гиганты в женских нарядах задирали на себе красные платья, а за ними шли итифаллические полишинели, рогоносцы в отрепье, весталки и трагические музы с масками, похожими на отрубленные головы, в руках. Вакх и Ариадна, парочки в кастильских костюмах, армяне в кафтанах, древние греки, неаполитанские рыбаки, Капитан и Арлекин, адвокаты в двойных, смотревших вперед и назад масках, Меркурий, скачущие привидения в саванах, чародеи в остроконечных колпаках, куаккуэри[40]с выпяченными накладными животами, мнимые роженицы с синевшей на подбородке щетиной и полишинели, полишинели, полишинели... В черных масках и пыльных, обсыпанных мукой холщовых одеждах, они несли в заплечных корзинах детей или переодетых ребятишками увечных животных, играли на свирели, пели за переносным аналоем, в дамских чепчиках или с птичьими клетками на головах волокли телегу, откуда их король выкрикивал непристойности из-под лиственных гирлянд и цепей с бубенцами. Кое-где виднелись голые, слепые и мертвенно-бледные, как у Лазаря, лица и черепа - трудно сказать, настоящие или из лакированной кожи. Нередко эти люди несли поломанные портшезы, в темной глубине которых угадывался силуэт старика - разрисованного белилами и киноварью упыря. Эти сумеречные кортежи, иногда возглавляемые вестниками с сосудами под покрывалом или со скелетами в митрах, обладали удивительной способностью появляться и исчезать неуловимо для глаза.
Но с наступлением темноты все менялось, так что целые столетия пожирались рыжим светом факелов и ракетным порохом: Вечный город вновь завоевывали божества и их служители. Они прибывали со свитой Диониса, под звуки флейт, систров и оглушительных тарелок. Темно-красные шерстяные розы, помпоны и флоке[41], золотые и железные бубенцы, колокольчики, гремевшие амулеты, цепочки и цепи, стеклянные, глиняные и серебряные ожерелья, звеневшие друг о друга медные диски и браслеты, подвески на ушах нарумяненных кастратов в костюмах нимф, зверски распевавших фальцетом и чаще всего пьяных (шаг назад - два прыжка вперед), бледных, как страусовое яйцо, с умащенными бальзамом и заплетенными в косы волосами, в присыпанных пурпуровой пудрой или фиолетовым песком париках, с подведенными карандашом ресницами, нарисованными до ушей губами, подкрашенными африканской хной ладонями и подошвами, в кожаной одежде или в глазчатых шкурах - все они бежали по улицам Рима с факелами и розгами в руках: загримированные сажей распорядители празднеств, расцвеченные татуировками из запекшейся крови.
