и разлил молочный коктейль по столу, а на меня пожаловались, что я беру оплату, будучи в том же детском костюме, то да, случилось…
— Жуть какая! Старайся не обращать на такое внимание. Конечно, работать с детьми трудно, невыносимо трудно, но вот общаться с их родителями… практически невозможно без последствий на нервную систему. Дорогой, ты просто герой, раз справляешься!
— Кто сказал, что я справляюсь? Справляться, в моем понимании твоего слова — это не желать взять паршивца за ворот, спустить штаны и преподать урок ремнем. Физически да, но душевно… нет, не справляюсь.
Я вновь принялся за чтение газеты; расспрос про работу натолкнул на мысль просмотреть колонку вакансий, хотя, конечно же, я никогда бы не расстался со своей нынешней работой. Пусть работа в моем кафе — это унижающее дух дело, поскольку приходится ходить в костюме маскота фирмы, странной белки, и подобно этой белке бегать с места на место, фотографируясь с детьми, разнося напитки, принимая оплату, — но кафе действительно мое. Я заведующий и единственный работник, ведь таким образом вся и без того небогатая прибыль поступает лишь мне. Конечно, официально владельцем кафе является отец Фелиции, мой тесть, окончательно подписавший бумаги, когда я женился на его дочери, но управляю всем именно я.
— Виктим, милый, как школа? Тебя там никто не обижает?
— Теодор Браско меня обижает.
— Учитель… математики, кажется?
— Да, он говорит, я совсем ничего не понимаю и что я «безнадежно бестолковый». Мне не нравится.
— Что значит «нравится-не-нравится»? Если так говорит учитель, то это правда, ты не силен в математике и должен научиться.
— Питер! — закричала Фелиция, звучно опустив чашку на стол. — Нашего сына оскорбляют, а ты… Это не педагогично и не этично! Виктим, он и правда так сказал?
— Я… не помню… Я хочу учиться понимать задачи и уравнения, но он ничего не говорит, как он это делает. А сам я не умею.
— И соответственно ставит тебе плохие оценки?
Тягостное молчание и нервное ерзание на стуле оказались красноречивее слов. Фелиция гневно посмотрела на меня, нахмурив густые брови, и мне пришлось вновь скрыться в мире новостей, поскольку я невольно приспустил газету в ходе их диалога.
— Есть еще такие предметы, по которым нехорошие учителя или которые просто тебе не даются? Мы с папой постараемся помочь. Уж я-то поговорю с этим Теодором Браско!
— Да что ты устраиваешь ему допрос? Это его учеба, и он сам должен справиться с этим.
— Это называется забота, Питер, забота! У нашего, подчеркиваю, нашего сына есть проблемы, и мы должны ему помочь.
— Остальное все хорошо, мам, правда — даже по литературе… Почти.
Однако моя жена напоминала заводной механизм: если ключ провернули несколько раз, результат неизбежен. Так, в пылу возмущения она приподнялась, уперевшись в края стола, и смотрела на свое отражение в остатках чая. Брови ее бешено тряслись, словно делали резкие приседания, глаза скакали с точки в точку, и ноздри расширялись вдвое. Пожалуй, никогда я не видел ее в таком гневе. Вдруг она подняла голову, вцепившись в меня взглядом, и я почувствовал, как раскалился мой лоб.
— О нет, Виктим, не в оценках дело! И даже не в Теодоре Браско, что б его! Питер Фирдан, твоего сына учитель совершенно нагло назвал бестолковым, а ты прячешься за чертовой газетой, будто это тебя не касается! Если бы он сказал, что хулиганы бьют его во время перерывов, ты бы тоже молчал или выдал свое «значит они правы», «должен научиться»?
— Не сравнивай полностью оправданное мнение учителя и ужасные действия каких-то сорванцов. Это разные вещи.
— Ох! Разные вещи… Дело не в разности вещей, а в том, что ты и пальцем не шевелишь, чтобы хоть как-то позаботиться о нем, успокоить, дать каплю воспитания.
— Хочешь сказать, я не забочусь о нем? Я зарабатываю деньги, а это дает ему чистую постель, сытную еду и учебу в школе в том числе! Я полностью обеспечиваю ему нормальную жизнь…
— Да? Почему же ты не обеспечил его хотя бы одной игрушкой? Ребенку уже одиннадцать лет, а у него никогда не было ничего подобного.
— Не начинай, Фелиция, ему это не было нужно. Это все детские прихоти!
— О, теперь ты берешься за воспитание! Решаешь, что для него лучше, а что нет.
Вилка стукнулась о тарелку: или выпала из рук, или Виктим нарочно бросил ее, чтобы прервать наш спор. Он промычал нечто похожее на «я не голоден, пойду к себе», и со скрипом отодвинувшись от стола, метнулся в сторону выхода. Вскоре раздался неприемлемый хлопок дверью, после чего мы продолжили молчать. Тогда Фелиция резко отодвинула от себя посуду, разлив несколько капель чая на скатерть, и тоже удалилась наверх. Я остался один на кухне, утопая в испорченном настроении и нежелании продолжать газету и даже доесть лимонный пирог.
Игрушки… Как же все надоели со своими безделицами. Не упустил ли я момент, когда медведи этих проклятых «Тедди’с хоум» стали высшей надобностью и центром мироздания? Бред, да и только!
Алек Рей
27.09.199 X г., 05:14 PM
Главный вход в офис полиции
Труднее всего видеть родителей похищенных детей. Я умел читать эмоции, язык тела, незаметные детали — это базовые вещи в раскрытии лжи. Новый навык за последний месяц: узнавать дату происшествия по глазам. Особенно у женщин, чаще приходят они; мужчины горды, ищут до последнего вздоха надежды. Одинаково у всех. Белки красные от лопнувших сосудов, темные отеки под нижними веками. Во взгляде надежда на спасение, на мой успех. Так бывает в первые 2 дня. После нервная система истощается, требует хотя бы часовых снов, глаза высыхают и меркнут. Это на 5-е сутки. Через неделю исчезают все эмоции — и горестные, и радостные. Надежда умирает. Остается бесконечное равнодушие к миру.
Офис полиции. Здание из красного кирпича выглядит тусклым, серым, под тон настроению работников и посетителей. Ветер треплет флаг под навесом, будто желая сорвать в наказание за бессилие. На пике здания наш знак полиции — три золотых звезды, где каждая отражает слово девиза, высеченного на камне ниже: «Защищаем, спасаем, предупреждаем». Ложь. Сейчас мы только предупреждаем всех о серьезном положении и надеемся на благоразумие граждан.
Впереди меня стоит женщина. Не знаю, как долго она смотрела на двухэтажное здание. С ненавистью или надеждой? Каблуки застучали по каменным ступеням. Сначала быстро, будто за ней гнались, на 5-6-й стали затихать, но она нашла силы с громким стуком подняться наверх. Нерешительность была у многих, ведь
