– И как же вы с ними поступаете?
В голосе Жосса звучала искренняя заинтересованность. По всей видимости, ему доводилось командовать воинскими подразделениями, а значит, он не мог оставить без внимания такие деликатные вопросы управления людьми.
– Каждый, кто стучит в нашу дверь, может войти. Но сначала все те, кого мы принимаем, должны пройти шестинедельный испытательный срок, в течение которого они вольны покинуть нас в любой момент. При абсолютной непригодности испытательный срок занимает не более двух недель. По истечении шести недель оставшиеся с нами становятся будущими послушницами, и начинается их обучение тому, что должна знать монахиня. Шесть месяцев спустя они дают несколько простых обетов и становятся послушницами. Если после года все складывается благополучно, они дают первый из постоянных обетов.
– А какой срок, аббатиса, вы даете Элвере?
Элевайз позволила себе усмехнуться.
– Может быть, она не дотянет и до конца сегодняшнего дня.
– Не разрешайте ей уйти, пока я не поговорю с ней! – быстро проговорил Жосс. – Если, конечно, позволите.
– Да, пожалуйста.
Аббатиса не сочла нужным спросить, зачем Жоссу понадобилось беседовать с Элверой. Она не сомневалась, что гость скажет это сам, и оказалась права.
– Вы говорите, они дружили? – Аббатиса кивнула. – Получается, что женщина, которую на протяжении почти двенадцати месяцев вполне устраивала ее собственная компания, внезапно сблизилась с новенькой, причем эта новенькая явно не годилась ей в подруги. Когда у вас появилась Элвера?
– Почти месяц назад. Она и Гуннора знали друг друга немногим более недели.
– Слишком мало для возникновения столь странной привязанности.
– Истинно так. Тем не менее мне даже приходилось напоминать Гунноре, что она не должна столь явно искать общества этой девушки. А утром того самого дня, когда она погибла, я услышала, как Гуннора и Элвера смеялись.
– Смеялись…
То, как Жосс произнес это слово, наводило на мысль, что он превратно понял аббатису.
– Мы не запрещаем смеяться, – спокойно объяснила Элевайз. – Только всему есть место и время, не так ли?
– Несомненно.
– Рядом с больничным покоем, под окнами комнаты, в которой скорбящий муж сидит возле умирающей жены… – вряд ли это место для девичьего хихиканья.
– О нет. Конечно, нет. – В голосе Жосса послышалось возмущение. – Во всяком случае, Гунноре следовало лучше владеть собой, ведь она пробыла у вас достаточно долго.
– Да.
Этот случай, незначительный, но весьма досадный, думала Элевайз, – хорошая иллюстрация того, что она пыталась высказать. Гуннора придерживалась только собственных правил. Она жила по ним и, казалось, даже не замечала нужды окружающих.
Жосс что-то пробормотал. Поймав на себе взгляд аббатисы, он сказал:
– Вы отчитали их за этот смех?
– Это сделала не я. Сестра Беата кинулась к Гунноре и Элвере, чтобы утихомирить их и увести подальше от больничного покоя, но сестра Евфимия уже услышала шум. Я так поняла, что она позволила себе сказать что-то резкое. Сэр, она беззаветно заботится о пациентах. И о репутации больницы.
– Я не сомневаюсь в этом. А что произошло дальше в этот день?
– Лицо Гунноры приняло самое каменное из всех каменных выражений, и в том, с каким страданием она удалилась от Элверы и от всех нас, было, в сущности, нечто драматическое. Поразительно… – Казалось, Элевайз была удивлена собственным признанием. – Гуннора обладала редким даром. Человек, обвиняющий ее в чем-то, всегда испытывал чувство собственной вины. Даже тогда, когда Гуннора – как, например, в этом случае – была абсолютно не права. И каждый, кто выговаривал ей, пытался найти себе какое-то оправдание.
– Значит, в тот вечер она ни с кем не говорила?
– Думаю, что нет. Я не могу ручаться за весь вечер, поскольку я не могла все время находиться рядом с ней. Но я сидела возле нее за ужином, потом мы были вместе в комнате отдыха, но Гуннора решительно отвергала любые попытки втянуть ее в разговор. Казалось, она почувствовала облегчение, когда колокол позвал нас на Повечерие, и сразу после службы она отправилась спать.
– Монахини не разговаривают после отхода ко сну?
– Нет. Никогда. В спальне монахиням не разрешается общаться друг с другом.
«Даже не буду объяснять, почему», – подумала Элевайз.
– И никто не встает, не ходит, не покидает спальню?
– Нет. Для зова природы каждой монахине отведено место за занавеской.
– Ах… – Жосс слегка покраснел. – Аббатиса, я приношу свои извинения за вопросы, которые затрагивают столь деликатные стороны общинной жизни. Но…
– Я понимаю, что они необходимы. Продолжайте.
– Услышал бы кто-нибудь, если бы одна из сестер покинула свою постель? Вышла из спальни?
Аббатиса задумалась.
– Я бы ответила, что да, но я могу ошибаться. Наши дни такие долгие, что большинство из нас мгновенно крепко засыпает, пока колокол не призовет нас сначала в полночь на Утреню, а потом, на рассвете, – на Час первый.
– В полночь Гуннора была на службе?
– Да. А на Час первый она не появилась, это вызвало тревогу, и начались ее поиски.
– Значит, она ушла вскоре после полуночи. – Жосс прикрыл глаза – возможно, чтобы лучше представить картину. – Давайте предположим, что, задумывая ночное путешествие, она вернулась на свое место после полуночной службы и приложила усилия, чтобы не заснуть. Скорее всего, она лежала полностью одетой, чтобы избежать риска поднять шум, если бы пришлось снова одеваться. Заметил бы кто-нибудь, если бы все так и произошло?
– Нет. У нас нет привычки подглядывать друг за другом в спальне. К тому же свечи задуваются, как только мы возвращаемся туда после службы.
– Итак, Гуннора дождалась, когда все уснули, бесшумно прошла через спальню, миновав всех спящих сестер…
– Не всех. Кровать Гунноры третья от двери.
– Понятно. Она открыла дверь, и…
– Нет, дверь и так была открыта. Ночь выдалась душная, и мы предпочли оставить дверь распахнутой, чтобы в спальню проникало хоть немного свежего воздуха.
– Ага… Хм… – Жосс снова прикрыл глаза. – Аббатиса, можете ли вы мне позволить осмотреть спальню изнутри?
Элевайз знала, что он попросит об этом. И ответила просто:
– Да.
Она догадалась, что Жосс собрался предпринять. Он попросил аббатису, чтобы в этой длинной, пустой сейчас комнате была восстановлена обстановка той ночи. Она выполнила его просьбу – подперла дверь тем же самым камнем, опустила пологи нескольких первых каморок. Чистота и безукоризненный порядок в комнате порадовали ее; аббатиса была довольна, что сегодня ни одна сестра не оставила свою постель небрежно заправленной. Она показала Жоссу, где спала Гуннора. Он шагнул внутрь соседней каморки и вновь опустил полог.
