торчал профбилет!
Шел занавес. В зрительном зале появлялись пожарные. Брандмейстер давал задания и выслушивал доклады, затем пожарники строевым шагом покидали зал, громко скандируя:
Товарищи и граждане,
водка — яд,
пьяные
республику
зазря спалят!
Хорошо получилась и вторая часть пьесы, которая удавалась далеко не всем театрам. И вот — просмотр спектакля комиссией. Я тогда входил в состав художественного совета и видел реакцию многих — родился спектакль! Композитор Иван Дзержинский, написавший музыку к «Клопу», откровенно сказал после постановки: «Я не очень верил в возможность сценического воплощения этой пьесы и писал музыку шутя, но... кажется, вышло что-то интересное».
Да, «Клопу» была уготована счастливая судьба — прожить самую долгую жизнь на нашей сцене (14 лет), будучи сыгранным 230 раз! Зрители приняли спектакль восторженно. Менялись лишь исполнители маленьких и больших ролей, за исключением незаменимого Петра Ивановича Кулешова — Присыпкина. Подбор его на эту роль — поистине режиссерская удача.
Говоря о прошлом нашего театра, не могу пройти мимо еще одного этапного, на мой взгляд, спектакля — «Достигаев и другие» М. Горького, который посвящался 40-летию Октября. Для его постановки был приглашен П. П. Васильев — известный режиссер и знаток творчества М. Горького. Начались репетиции — тяжелая изнурительная работа актеров под руководством требовательнейшего режиссера, не щадившего к тому же ни сил, ни живота своего. Так он добивался на репетиции того накала событий, которые изображены писателем.
Я получил роль попа Павлина. Для Павлина я был молодым и по возрасту, и по актерскому опыту. Режиссер заставил надеть на меня «толщинку» (ватный «живот»), подрясник, рясу. Я задыхался от одежды и от старания, но у меня получалось, видимо, легковесно, неубедительно, и тогда Васильев кричал из зала:
— Владимир Иванович, это же поп на пляже! Понимаете? Поп на пляже!
Я не понимал, почему именно «поп на пляже», и старался еще больше. В начале третьего акта, повторяя мой выход, он бессчетное число раз заставлял держать на весу тяжеленный подсвечник...
Так Васильев работал с каждым исполнителем, требуя полной самоотдачи.
По общей оценке, спектакль вышел отличным. Что ни роль, то отточенный художественный образ: Достигаев — П. И. Кулешов, Нестрашный — Е. И. Прейс, Меланья — В. Д. Сергеева, Елизавета — О. В. Климова, Губин — П. А. Гарянов, Бородатый солдат — В. П. Возженников. Кажется, у нас получился настоящий Горький — глубокий, пронзительный.
На Всероссийском смотре спектаклей, посвященных 40-летию Октября, наш «Достигаев и другие» получил диплом 1 степени.
Ежегодно в декабре к школьным каникулам театр готовил сказку или просто пьесу для детей. Этот спектакль считался как бы дополнением к основному репертуару, потому и режиссура, и актеры относились к нему иногда несерьезно, да и подбор пьес не всегда был удачным, да и времени для подготовки давали месяц, а то и три недели. Спектакли выходили скороспелые, рассчитанные на неделю-две, то есть на зимние и весенние каникулы для ребят. Но вот режиссер Н. А. Мокин предложил поставить сказку «Белоснежка и семь гномов». Приняли. Однако репетиции проходили вяло. А время между тем летело.
Устав от дружного неверия, изойдя злостью на пьесу, на режиссера, на самих себя, мы как-то незаметно «раскрепостились» и однажды — начали. Начали по-настоящему работать. Нас было семеро: Понедельник — Ю. Болдырев, Вторник — Б. Мансуров, Среда — Ю. Брегер, Четверг — А. Гуревич, Пятница — В. Чечеткин, Суббота — была моей ролью. Воскресенье играл П. Шустиков. И каждый на свой лад ощутил характер веселых и добрых братьев-гномов, они вдруг вышли на первый план. Все стало на свои места — легко и просто. Мы придумывали удачные мизансцены, импровизировали, не нарушая действия и смысла сказки. Так нашли тот оптимистический заряд, который необходим был для детского спектакля.
Помню, мой гном — Суббота — отличался недоверчивостью, подозрительностью, все подвергая сомнению, долго ни в чем не соглашался с братьями. Юные зрители очень сердились на нерешительного братца. Но когда последний, наконец, осознав «резон» того или иного дела, становился необычайно активным и напористым, бегал, суетился, раздавался веселый и дружный смех зала.
Мы почувствовали горячий контакт со зрительным залом и играли с полной отдачей и с удовольствием — днем по два-три спектакля для детей, а вечером — для взрослых. Так и осталась в памяти наша «Белоснежка» как веселый и добрый спектакль. Этот спектакль доказал, как важно по-серьезному отнестись к любой пьесе, взрослой и детской,— добросовестно, с душой в ней работать.
Хочу рассказать о «Вишневом саде» А. Чехова в постановке одного из интереснейших режиссеров — Владимира Владимировича Люце. Меня в своих спектаклях он вообще не занимал. Почему? Не знаю. Видимо, чем-то я ему не подходил. Не попал я и в «Вишневый сад», хотя мечтал сыграть Петю Трофимова...
В. В. Люце — режиссер большой культуры, отличный знаток сцены, ее законов,— к сожалению, тогда очень болел, и каждая постановка ему давалась с большим трудом. «Вишневый сад» я бы назвал его лебединой песней. Режиссером актеры здесь подобраны «впопад»: А. С. Лескова — Раневская, Е. И. Агеев — Лопахин, Е. И. Прейс — Епиходов, Л. М. Мамонтова — Варя, О. В. Климова — Аня, В. А. Виннов — Фирс.
О Владимире Ананьевиче Виннове — прежде всего. Хотя во время учебы в школе-студии МХАТа мы по нескольку раз просматривали все спектакли того периода, «Вишневый сад» — шедевр в постановке К. С. Станиславского — я не видел: он не сохранился. Но по учебной программе — «История МХАТа» мы знали все о театре со дня основания и его актерах. Потому, пусть умозрительно, я все же мог сравнивать наш спектакль с мхатовским, в частности, исполнителей роли старого слуги Раневских. Фирса во МХАТе играл Артем, в Челябинском театре — Виннов. Я уже не говорю о внешнем сходстве этих актеров: оно было поразительным. Фирс в исполнении Виннова вызывал у зрителя прямо-таки щемящую боль. В его игре — глубина и правдивость, присущие мхатовским артистам. Я смотрел «Вишневый сад» много раз, и неизменно к горлу подкатывал ком, когда заколачивали проданный дом, где оставался всеми забытый Фирс — Виннов, и когда он, старый и немощный, тяжело опускался на диван, долго укладывался, бормоча: «Эх ты, недотепа...» Голова его откидывалась, коснувшись палки, та медленно скользила по валику, потом глухо падала на пол.
В зале стояла мертвая тишина.
Я жил тогда в общежитии театра по улице
