оборотом Земли вокруг Солнца терпеть на себе тысячи взглядов становилось всё мучительнее. Всё сильнее хотелось кричать, бежать. Всё сильнее хотелось вцепиться ногтями в ближайшее лицо и искромсать его в паштет.
До убежища оставалось ещё десять минут быстрой ходьбы, а терпение иссякало. Нужно срочно остаться одной, найти какой-нибудь закуток, чтобы перевести дух перед последним рывком. Как назло, ряды зданий кончились, и проспект упёрся в высокий чугунный забор и приоткрытые ворота. Наташа заглянула внутрь: на кладбище было безлюдно и тихо, как … как на кладбище. Большего и не требовалось.
Прикрыв за собой ворота, словно днём кладбище никому не могло понадобиться, Наташа, шатаясь, прошла вглубь. Если кто-нибудь и бродил по тропинкам между рядами надгробий, то Наташа не замечала, не до этого было. Голова отяжелела. Уставшие непослушные ноги не смогли донести тело до скамейки, и Наташа растянулась на траве между могилами.
— Так намного лучше.
Тихий ветер убаюкивал. Под куполом грязно-белого неба летел самолёт — маленький и бесшумный, бесконечно далёкий и будто бы бумажный. Наташа раскинула руки и ноги на манер морской звезды и почувствовала, что веки её тяжелеют, что волосы на затылке и кофта прилипают к траве, будто кто-то ухватился за них из необозначенной могилы и не отпускал. Сонливость давила, даже придавливала к земле, а вместе с ней нарастало беспокойство.
Это странное чувство, когда моргаешь, закрываешь глаза буквально на секунду, а, проваливаешься в дрёму на час и больше.
Небо уже перекрасилось в океан чернил с сизыми островками кучевых облаков. Несколько фонарей вырывали у сумерек скамейки и изгибы дорожки. Наташа поднялась с земли и, пошатываясь, заковыляла на свет. Позади что-то падало, ударяясь о плиты, выло как ветер, но ветра не было. Скрипнули петли.
Темнота за спиной шевелилась, Наташа чувствовала это; краем глаза заметила, как покосился крест, как задёргались, словно тонкие худые конечности, корни и ветви голой скелетообразной осины. В глазах Наташи помутнело, но она продолжала идти — до ворот осталось совсем немного.
Сделав очередной шаг, Наташа споткнулась обо что-то мягкое… и подвижное. Это нечто, едва не опрокинув женщину на плиты, выбежало вперёд и замерло перед воротами на круге бледного фонарного света и мяукнуло.
«Кот. Просто кот».
— Шёл бы ты отсюда, шерстяной…
Кот наклонил голову, заглядывая Наташе за спину, и мяукнул повторно, но таким тоном, будто у неё за спиной бегала дюжина мышей. Дюжина откормленных мышей.
По спине у Наташи пробежал холодок. Она медленно обернулась.
Бортовые камни и края дорожки чернели от комьев сырой земли. Кое-где виднелись отпечатки подошв. Наташа проследила взглядом: прерывистая кривая следов упиралась в её изрядно запачканные ботинки.
«Опять мыть, драить», — вспыхнуло в сонном мозгу.
Свет ослаб, будто львиную долю освещённого пространства перегородили стекловолокном. Подняв глаза, Наташа уперлась взглядом в шатающуюся стену, сквозь которую с трудом пробивались жёлтые электрические лучи.
Стена застонала.
Сконцентрировавшись, Наташа различила мужчин в строгих костюмах и женщин в чёрных и подвенечных платьях. Люди в толпе имели нездоровый, жуткий вид: нечеловеческая бледность и румяна придавали им сходства с фарфоровыми куклами, у иных не хватало конечностей, частей лиц или даже голов; из червоточин текла слизь, а сквозь прорехи в одежде и рассечённую кожу просматривалась серая плоть.
Толпа медленно надвигалась на Наташу. Вскрикнув, женщина отшатнулась и, снова споткнувшись о кота, влетела спиной в ворота. Затылок чудом не пострадал, а вот коту досталось. Пронзительно взвизгнув, «шерстяной» отскочил от двуногой угрозы, а затем вальяжной походкой приблизился к жуткой толпе и улегся поперёк дороги.
Мертвецы остановились; задние нестройные ряды спотыкались о передние, но толпа, в конце концов, застыла в паре шагов от кота, деловито вылизывающего шерсть на спине.
Придя в себя, Наташа собралась выбежать за ворота и убраться куда подальше, но толстая цепь с замком испортила сей простой, но великолепный план. С ужасом оглядываясь на толпу воскресших мертвецов, Наташа попыталась перелезть через ворота, а затем, потерпев неудачу, бросилась к калитке…
— Э-кхэм, э-кхэм!
От неожиданности женщина встала как вкопанная: осознанное человеческое покашливание — это последнее, что она рассчитывала услышать при таких обстоятельствах.
Рядом с котом, всё также скоблившего шкуру языком, стояла девушка-подросток. Полинявшее, покрытое заплатками платье висело на плечах так, что бледная худосочная хозяйка напоминала стоящую неподалёку костлявую осину, обёрнутую в полиэтилен.
Девушка держала что-то в руках. В темноте Наташа не разглядела, что именно, но девушка улыбалась.
— Дорогая Наташенька! — кот встрепенулся и поднялся на лапы, когда девушка заговорила. — От всей души, всем кладбищем поздравляем тебя с юбилеем! Желаем тебе счастья, здоровья! Желаем, чтобы ты прожила ещё столько же! После похорон жизнь не заканчивается, а после пятидесяти — только начинается!
Мертвецы зашатались, как деревья под ураганным ветром, и провыли нестройным хором:
— С праздником, Наташа (Наташа)!.. С днём рождения!.. Наташа (…таша)!
Девушка подошла к Наташе и протянула ей помятый тортик. Наташа осела на землю и заплакала.
После года тотального безразличия день рождения всегда кажется перегруженным вниманием.
Собачьи бега
Однажды Алёша услышал по радио историю, как некий ребёнок (или не ребёнок, а домашнее животное) остался один в запертом автомобиле под палящим солнцем и умер от жары. Само собой, мальчик рассказал об этом случае родителям, которые любили развлекаться в торговом центре, оставив сына в машине. Выслушав пересказ, Мама и Папа решили больше не оставлять Алёшу одного с включённым радио.
А то засоряет ребёнку мозг всякой чушью.
Может, время стало проходить быстрее, может, оно стало бессмысленнее, но походы родителей в единственный торговый центр города участились. Алёша ждал выходных как наказания за проступок, которого не осознавал, и его можно понять. Владелец местечковой «зимней вишни», вероятно, заочно окончил предпринимательский факультет какой-нибудь конторы и посчитал, что основной контингент посетителей — разведённые отцы, и детская зона его вотчине не нужна. Поэтому родители Алёши раз за разом оставляли его одного, теперь ещё и без радио.
Чтение тоненьких книжек Стайна, которые Алёша предусмотрительно брал с собой на такие поездки, перестало радовать, ведь альтернатив больше не было. Разве что разглядывать машины на парковке, чем мальчик, собственно, и развлекал себя. Будь Алёша старше на пару лет, или будь Папа чуть дружнее со своим отцом, мальчик смог бы сравнить наблюдение за машинами с озёрной рыбалкой… или с просмотром фильмов по сломанному телевизору, потому что поднятое стекло глушило звуки чуть менее чем полностью. Наблюдать было столь же увлекательно, как и смотреть на выцветшие обои или водную гладь…
Пока по ней не пошла рябь.
Алёша протёр
