его поцелуя. Сама чуть наклоняю голову, чтобы ему было удобнее. Его глаза так близко. Черные, как ночь, из-за широких зрачков. Легко касаюсь его губ своим ртом. И вздрагиваю от резкого звонка в дверь.
— Кто это? Ночь ведь?
Орсо хмуро снимает меня с себя и, усадив на кровать, уходит. Слышу какой-то шум, громкие разговоры. Крики. На секунду мне даже кажется голос Габриэль. Подскочив, выглядываю в коридор, прислушиваюсь. Точно! Это Габриэль и она, кажется, рыдает! Недолго думая, выбегаю в холл и застаю жуткую картину: Орсо хмурый и явно злой, а перед ним на коленях стоит Габриэль и говорит сквозь рыдания:
— Пожалуйста, помогите, пожалуйста. Умоляю!
— Боже, Габи? Что происходит?
Подбегаю к ним и только теперь замечаю, что руки и грудь девушки в крови, под глазом наливается синяк, разбиты нос и губы.
— О, господи, — мне даже нехорошо становится. — Он тебя бил? Рэм, этот козел драный, тебя бил?!
Во мне поднимается такая злость, что будь здесь хозяин Габриэль, я бы его удушила голыми руками.
— Мари, помоги, — девушка сжимает ладони в умоляющем жесте.
— Конечно, мы поможем, правда, Рэйнер? — смотрю на Орсо, но тот не отвечает, все так же гневно сверкая глазами.
— Мари, — всхлипывает Габи и сквозь рыдания произносит то, отчего я вся в ужасе холодею, — я убила его. Убила Рэма. Помогите.
Глава 8
— Что ты сделала? — ахаю в шоке, беспомощно смотрю на Орсо, он хмуро кивает, подтверждая.
— О, боже, Мари, — Габи горько плачет, — они меня утилизируют.
Обнимаю девушку, пытаясь успокоить. Она вся дрожит.
— Тише, мы не позволим, чтобы с тобой что-то случилось. Не позволим?
И смотрю на Орсо. Он зол. Я понимаю, что не имею права ничего обещать, но мне так жаль Габи, просто сердце кровью обливается. На ее месте ведь запросто могла быть я.
— Идите к тебе в спальню, там пусть примет ванну и хорошо вымоется. Вещи сожгите в камине. Я ухожу. Вернусь. Когда — не знаю. Без меня никому не открывайте. Слуг в доме нет. Утром придет кухарка, но у нее свои ключи. Мари, проводи меня.
Послушно киваю, оставляя Габриэль, трясущуюся всем телом и обнимающую себя руками в тщетной попытке согреться. Мы с Орсо подходим к двери, прежде чем выйти за порог, он наклоняется ко мне и говорит тихо, в самое ухо.
— Будь осторожна и ни во что не влезай. Если она будет просить куда-то ехать — не соглашайся, но как-то хитро это делай, не на прямую, жди меня, поняла? Я постараюсь быстро. Нужно узнать, не врет ли твоя подружка.
— Ты посмотри на нее, как она может врать?
— Мари, — усмехается одними губами Рэйнер, — иногда мне кажется, что ты только вчера родилась.
— Да, наверное, — неловко переминаю с ноги на ногу. — Мне просто жаль ее.
— А она бы тебя пожалела? — спрашивает и уходит, закрыв дверь. Лязгает замок, и я слышу звук отъезжающего автомобиля.
А я задумываюсь. Действительно. Пожалела бы меня Габриэль? Что я, в сущности, о ней знаю? Только то, что она из Новосибирска, как я, и все. А я ее уже чуть ли не родственницей представила. И взяла под опеку. Задумавшись, возвращаюсь к Габриэль. Мы вместе поднимаемся на второй этаж, в мою спальню. Видно, что эта комната принадлежит не живому человеку. Никаких фотографий, рисунков, цветов. Стерильно чистое и пустое, безликое помещение.
Пока Габриэль принимает душ, собираю ее одежду в бумажный пакет, в котором раньше лежало что-то из моей одежды, что я просто вытрусила на полку гардероба. Камин только в библиотеке. И, по-моему, в комнате Орсо. Но не думаю, что он будет рад, если мы пойдем к нему.
Из ванной Габриэль выходит уже более спокойной.
— У тебя есть какая-то ненужная тряпка?
— Зачем? Не надо ничего вытирать, я потом сама…
— Мне нужно в белье подложить, у меня менструация.
— Что?! — мои глаза почти вываливаются на щеки. Какие нафиг менструации у КУКЛЫ?
— Я потом тебе все расскажу, можно сейчас тряпку? — Габби непривычно тихая и чувствует себя явно не в своей тарелке.
Быстро нахожу ей в комоде майку, отдаю. В библиотеку мы возвращаемся довольно скоро. Я трясущимися руками по одной вещи закидываю все в камин, тщательно перемешиваю кочергой. Благо дело, одежда на Габриэль была куцая — миниатюрный бюстгальтер и юбка-пояс, сгорели за минуты.
— Мари, а у вас есть что-нибудь перекусить. Ужасно голодная, — нарушает молчание Габи.
Вздрагиваю, засмотревшись в огонь на секунду даже забыла, что не одна.
— Голодна? Ты имеешь в виду эту штуку, которая приходит с куклой? Питательную жидкость?
— Нет, буду благодарна за обычный бутерброд, — отвечает Габриэль.
— Как бутерброд? — у меня ощущение, что мы разговариваем на разных языках.
— Сделай, пожалуйста, и я все расскажу, — устало отвечает девушка.
— Ладно, но тогда пойдем в кухню. Я, правда, не совсем уверена, где она находится…
— Скорее всего тут же, на первом этаже, — отвечает Габриэль и первой выходит в коридор, а я — за ней.
Кухню находим быстро, как и продукты. Габи сама себе делает большой бутерброд с горчицей, мясом и солеными огурчиками. Глядя на то, как она есть, непроизвольно сглатываю слюну.
— Хочешь? — спрашивает она, протягивая хлеб и кусок буженины.
— Не знаю… Орсо говорил, что наш организм не приспособлен к обычной еде.
— Ерунда, — отмахивается Габриэль. — Ты же видишь, я спокойно ем, хотя да, не сразу так было.
— А как ты рискнула? Зачем? Если было нельзя…
— Знаешь, мне было пофиг на все. Наверное, хотела умереть, — Габи пожимает плечами. — Такой себе вкусный способ наконец-то уйти из тела куклы. Но… вначале мне действительно было больно… Если сравнивать, то, наверное, так же больно новорожденным, когда впервые пробуют молоко матери. Только я, дура, не пюре перетертое попробовала, а булку с шоколадом. Думала умру, так кишечник болел. Рэм всполошился, он же не знал, что я ела. Отвез меня в лабораторию, там меня промыли, отругали. Притворилась дурой, не знающей, что есть нельзя, типа по привычке взяла.
— О, боже… — выдыхаю в шоке.
— А потом попробовала еще раз. Но уже овсянку. Ну и стала есть потихоньку. Я и на Земле любила поесть, пухленькая была. Очень. Ни мужа, ни детей. Родители умерли давно. Тоска, которую как-то помогали развеять булочки, печеньки, тортики. Шоколад. О-о-о, знала бы ты какой тут вкусный шоколад. У нас такого нет, поверь на слово. Только благодаря шоколаду я могла мириться с тем, что со мной здесь происходит, — на глаза Габриэль наворачиваются слезы, она с раздражением их
