идея, ни в каком случае – не идея!
Все соц. – демократ. теории сводятся к тезису «хочется мне кушать». Что же: тезис-то ведь прав. Против него «сам Господь Бог ничего не скажет». «Кто дал мне желудок – обязан дать и пищу». Космология.
* * *
Да. Но мечтатель отходит в сторону: потому что даже больше, чем пищу, он любит мечту свою. А в революции – ничего для мечты.
И вот, может, лишь оттого, что в ней – ничего для мечты, она не удастся. «Битой посуды будет много», но «нового здания не выстроится». Ибо строит тот один, кто способен к изнуряющей мечте; строил Микеланджело, Леонардо да Винчи; но революция всем им «покажет прозаический кукиш» и задушит еще в младенчестве, лет одиннадцати – тринадцати, когда у них вдруг окажется «свое на душе». – «А, вы – гордецы: не хотите с нами смешиваться, делиться, откровенничать… Имеете какую-то свою душу, не общую душу… Коллектив, давший жизнь родителям вашим и вам – ибо без коллектива они и вы подохли бы с голоду, – теперь берет свое назад. Умрите».
И «новое здание», с чертами ослиного в себе, повалится в третьем-четвертом поколении.
* * *
Всякое движение души у меня сопровождается выговариванием. И всякое выговаривание я хочу непременно записать. Это – инстинкт. Не из такого ли инстинкта родилась литература (письменная)? Потому что о печати не приходит мысль: и, следовательно, Гутенберг пришел «потом».
У нас литература так слилась с печатью, что мы совсем забываем, что она была до печати и в сущности вовсе не для опубликования. Литература родилась «про себя» (молча) и для себя; и уже потом стала печататься. Но это – одна техника.
* * *
Выньте, так сказать, из самого существа мира молитву, – сделайте, чтобы язык мой, ум мой разучился словам ее, самому делу ее, существу ее; чтобы я этого не мог, люди этого не могли: и я с выпученными глазами и ужасным воем выбежал бы из дому, и бежал, бежал, пока не упал. Без молитвы совершенно нельзя жить… Без молитвы – безумие и ужас.
Но это все понимается, когда плачется… А кто не плачет, не плакал, – как ему это объяснить? Он никогда не поймет. А ведь много людей, которые никогда не плачут.
Как муж – он не любил жену, как отец – не заботился о детях; жена изменила – он «махнул рукой»; выгнали из школы сына – он обругал школу и отдал в другую. Скажите, что такому «позитивисту» скажет религия? Он пожмет плечами и улыбнется.
Да: но он – не все.
Позитивизм истинен, нужен и даже вечен; но для определенной частицы людей. Позитивизм нужен для «позитивистов»; суть не в «позитивизме», а в «позитивисте»; человек и здесь, как везде, – раньше теории.
Да…
Религиозный человек предшествует всякой религии, и «позитивный человек» родился гораздо раньше Огюста Конта.
(за нумизматикой)
* * *
В «друге» дана мне была путеводная звезда… И я двадцать лет (с 1889 г.) шел за нею: и все, что хорошего я сделал или было во мне хорошего за это время, – от нее; а что дурного во мне – это от меня самого. Но я был упрям. Только сердце мое всегда плакало, когда я уклонялся от нее…
(за нумизматикой)
* * *
И только одно хвастовство, и только один у каждого вопрос: «какую роль при этом я буду играть». Если «при этом» он не будет играть роли, – «к черту».
(за нумизматикой; о политике и печати)
* * *
Да, все так – и просвещение, и связь с идеями времени… Но она готовит хорошее наследство внукам, прочное и основательное, и это и дочь, и зять твердо знают. Так о главном мотиве жизни мы все молчим и делаем ссылки на то, что в сущности тоже есть мотив, и хороший, и горячий даже; но – не самый горячий.
(одна из лучших репутаций в России)
* * *
Сколько прекрасного встретишь в человеке, где и не ожидаешь…
И сколько порочного – и тоже, где не ожидаешь.
(на улице)
* * *
Созидайте дух, созидайте дух, созидайте дух!
Смотрите, он весь рассыпался…
(на Загородном пр., веч.; кругом проститутки)
* * *
Дело в том, что таланты наши как-то связаны с пороками, а добродетели – с бесцветностью. Вот из этой «закавыки» и вытаскивайся.
В девяносто девяти из ста случаев «добродетель» есть просто: «я не хочу», «мне не хочется», «мне мало хочется»… «Добродетельная биография» или «эпоха добрых нравов» (в истории) есть просто личность довольно «безличная» и время довольно «безвременное». Всем «очень мало хотелось». Merci.
(въехав на Зеленину)
* * *
Мне и одному хорошо, и со всеми. Я и не одиночка, и не общественник. Но когда я один – я полный, а когда со всеми – не полный. Одному мне все-таки лучше.
* * *
Одному лучше – потому, что когда один – я с Богом.
* * *
Я мог бы отказаться от даров, от литературы, от будущности своего я, от славы или известности – слишком мог бы; от счастья, от благополучия… не знаю. Но от Бога я никогда не мог бы отказаться.
Бог есть самое «теплое» для меня. С Богом мне «всего теплее». С Богом никогда не скучно и не холодно.
В конце концов Бог – моя жизнь.
Я только живу для Него, через Него. Вне Бога – меня нет.
Что такое Бог для меня?.. Боюсь ли я Его? Нисколько. Что Он накажет? Нет. Что Он даст будущую жизнь? Нет. Что Он меня питает? Нет. Что через Него существую, создан? Нет.
Так что же Он такое для меня?
Моя вечная грусть и радость. Особенная, ни к чему не относящаяся.
Так не есть ли Бог «мое настроение»?
Я люблю того, кто заставляет меня грустить и радоваться, кто со мной говорит; меня упрекает, меня утешает.
Это Кто-то. Это – Лицо. Бог для меня всегда «он». Или «ты»; – всегда близок.
Мой Бог – особенный. Это только мой Бог; и еще ничей. Если еще «чей-нибудь» – то этого я не знаю и не интересуюсь.
«Мой Бог» – бесконечная моя интимность, бесконечная моя индивидуальность. Интимность похожа на воронку или даже две воронки. От моего «общественного я» идет воронка, суживающаяся до точки. Через эту точку-просвет идет только один луч: от Бога. За этой точкой – другая воронка, уже не суживающаяся, а расширяющаяся в бесконечность:
