мутило, и, казалось, Марат балагурит вечер с ночью лишь затем, чтобы затушевать эту внутреннюю грусть, переломить ей, как птенцу, шею. На деле они подстегивали друг друга: искрометная шутливость Марата против теплой насмешливости Василя, именно последний и располагал к себе людей, когда подходил к ним и спрашивал: «Вы ведь не в первом браке состоите?», «Ваша любимая группа Pink Floyd?», «У вас есть украинские корни?», «Дайте-ка догадаюсь: вы не ходили в церковь по крайней мере месяц?», впрочем, на церковные вопросы им мало кто отвечал.
Когда Василь вернулся с добавкой, Марат внимательно кого-то рассматривал у угла жилого дома, в котором располагался бар: девятый час, а сумерек как не бывало, именно эти летние часы были полностью их, а теперь – после свадьбы Василя – как изменится их жизнь? выдержала же их дружба развод Марата и последующие отношения с замужней женщиной, которые он называл «лебединой песней женскому полу».
– В кого ты там вглядываешься? – спросил Василь.
– Да вон, парень стоит за водосточной трубой, перед будкой охранника, видишь?
– Тот, на которого ощерились девичьи маскароны?
Марат снисходительно усмехнулся.
– Ты золотая голова! Значит, яйца твои тоже должны быть из золота! Ты точно осчастливишь свою женушку!
– Если бы я тебя не знал столько лет, я бы подумал, что ты меня ревнуешь.
– Ревную! Еще как ревную! Как бычье сердце стучит, – Марат взял его за плечи, – в висках, понимаешь! Есть одна еврейская легенда о сбежавшей тени, когда тень сбежала от своего обладателя во время службы – или как это у них называется? – и стала появляться по городу вместо нерадивого раввина, везде и всюду представляясь им, набедокурила в общем, а потом, когда раввин взмолился своему Яхве, вернулась к нему обратно наутро и привела тени его родичей до седьмого колена, и тени повозок, и тени, – он хлопнул ладонью по столешнице, – лошадиного навоза и церковных крестов, и когда он сказал своей тени: «Вернись ко мне!», та ответила: «Пожалуйте», – и присоединилась к нему вместе со своими гостями-подругами, и раввин вначале располнел высотой в дом – обрушил стропила и продырявил крышу, это задокументировано в городском архиве Вильно, а потом провалился в бесконечность теней и, говорят, до сих пор пребывает в ней, не стареет и не говорит, а лишь ждет, когда его вызволит другой такой же человек, который… ну ты понимаешь… случайный грешник, который решит поиграть.
Василь насторожился, он не любил, когда веселость Марата вдруг сдавала назад.
– Это ты к чему?
– Просто у того мужика нет тени.
Василь взглянул вслед пальцу Марата и нахмурился: он ничего не мог сказать определенного про мужчину: возраст – от двадцати семи до тридцати пяти, какая-то малокровность в лице, глаза как будто тушью подведены, но утверждать, что он злоупотребляет… нет, ни травка, ни даже крафтовое, он вообще могильщик – вот-вот, верное замечание – сама сдержанность, пока не примется за копание могилы.
– Это потому, что он прячется за углом. У человека явно не все дома.
– Профессия?
– Давай. Я думаю, что он могильщик.
– Смело. А я думаю, что он потерял свою тень.
Василь задумался.
– Это все, что ты можешь сказать?
– Ладно, пусть будет стюардом. Такие и в чай наплюют, и ребенка в багажную полку затолкают.
Стоило Василю двинуться ему навстречу, представляя прямую белую полосу на асфальте, стол справа, тротуар слева, как парень отделился от стены, подошел к нему и сказал:
– Что, обо мне говорили?
Василь что-то пробормотал, для ясности языка последняя кружка оказалась лишней.
– Я знаю, я всех вас знаю, – завизжал мужчина, – но тебя я знаю больше всех, ты захотел нарушить мой покой, так будь же ты проклят! Проклят!
Кадык трясся, как курица под петухом, глаза расширились, и он поднял две руки над собой и повторял: «Проклят! Проклят!» – Василь думал, что он набросится на него и опять выйдет история, но тот отбегал на тротуар, воздевал руки и беспрестанно верещал; взглянув на свой столик, Василь увидел, как Марат усмехнулся и, чокаясь с самим собой, поднял кружку Василя и выпил ее.
– Vae soli! – промычал Марат.
– Вот ты мудак! – ответил Василь.
Чтобы урезонить мужчину, пришлось звать охранников, которые хмуро отогнали его от заведения, но все равно он стоял на тротуаре дальше по переулку, неподалеку от монастыря, и кричал: «Проклят! Я про тебя все знаю! И про твои игры! Ты никто! Проклят!» – пока на него не прекратили обращать внимание, и он исчез.
Марат толкнул Василя под руку и сказал:
– Мне кажется, твой черед идти за пивом, моя догадка была ближе к истине.
Василь плюнул под стол и прошел под испытующие взгляды охранников внутрь бара.
Наутро он проснулся с ясной головой, вспомнил, как в такси они распевали похабные песни с Маратом, потом играли в игру с таксистом, и он наплел им с три короба, но то, что он был приезжий – и месяца не провел в Москве, – была правда, он как будто первый раз ехал по проездам, а потом по Тверской, притормаживал, делал снимки улиц на сотовый и отвечал на их вопросы невпопад. С кухни доносились звуки готовки, что-то трещало, работала вытяжка, и едва ощутимо тянуло горелостью, и к Василю снова подступил приступ нежности, словно боль в поджелудочной, но приятная боль, как будто внутри что-то обрывалось, и он распадался надвое и из его внутренностей лилась песнь любви, – он усмехнулся – и представил себя переломленным надвое, представил свою жену над собой, без пяти месяцев жену – Лизу, – и это имя он готов был произносить тысячу раз, уткнувшись лицом в подушку, покрытую вздыбленными единорогами, – как ему с ней повезло, и когда она вошла в спальню – в майке, едва прикрывающей пупок, и в шортах, не прикрывающих ягодицы, – он ощутил, как нежность набухает желанием.
Когда все было кончено, Лиза повела носом и воскликнула: «Сейчас подгорит!» – и в чем была, смешно подбирая вещи с пола, побежала на кухню: наверное, он был счастливым человеком, жена младше его на десять лет, работа начальником отдела в банке, кое-какие вложения в акциях – только не российских, бог миловал, – верные друзья, из них самый верный – Марат. Раздался звук вызова, Василь взял телефон с прикроватной тумбы.
– Алло?
– Привет.
– Кто это?
– Помнишь меня? Дай-ка я угадаю, чем ты сейчас занимался? М-м-м… забавлялся с молодой невестой?
– Черт! Да кто это?
– Ты забыл, что я тебе вчера сказал?..
Сорвалось. Василь тут же отправил номер в черный список. Лиза позвала его с кухни – и, не находя тапки с мысками в виде двух львиных голов – ее подарок на февральские праздники, он босым прошел в ванную, и только потом, столкнувшись с ним в прихожей и обняв его, Лиза спросила:
– Кто звонил?
– Да так, ты не поверишь, – и он рассказал ей о вчерашнем случае.
Лиза слушала внимательно, прядь выбилась на лбу, она покраснела от готовки и от близости и вдруг спросила:
– А почему этот сумасшедший проклял тебя? А не Марата, например? Это же он первым его заметил? А, вообще, не бери в голову, мишка.
Кукурузные лепешки были вкусны – как всегда – под малиновое варенье, Лиза без умолку говорила о том, как проведет выпускной вечер, что Василь обязательно должен с ней появиться на теплоходе – и пусть все завидуют ей, – потом отсчитывала своими длинными пальцами, какой это выпускной по счету в ее жизни, оказывалось, после двух школьных и одного университетского – четвертый, – и что она осенью пойдет сдавать экзамены в аспирантуру, – и, когда все кончится, он женится на аспирантке – это ли не здорово, мишка? – и как только Василь пригубил кофе, сотовый вновь зазвонил.
– Не бери, – предупредила Лиза.
Василь поднял ладонь и двинул ею в сторону невесты.
– Да?
– Привет, узнал меня?..
– Узнал, засранец, если ты еще раз попытаешься позвонить мне.
– То что?
– Я пробью тебя по номеру и найду, и выбью из твоей башки всю дурь.
– Дай-ка догадаюсь: она поступит на заочную аспирантуру, только степени ей не видать, как тебя.
– Что?
Сорвалось. Лиза посмотрела на него вопросительно.
– Он знает, что ты поступаешь в аспирантуру, он знает, что… – но об его утренней отгадке говорить не хотелось.
Лиза засмеялась, показывая свои мелкие зубы: неправильный, но такой соблазнительный прикус.
– Об этом знает пол-Москвы. А то, что он узнал твой
