свой круг.
– Идем, – говорит Моргана, – не бойся, они не причинят тебе зла, пока ты со мною.
Артур еще совсем мальчишка, неуклюжий, нервный и немножечко прыщавый. В медовых волосах поблескивает толстый золотой обруч, слишком тяжелый для столь юной головы. Моргана снимает его с брата и бросает в траву бессмысленную побрякушку.
– Так будет лучше. Ты согласен?
Он облегченно кивает, теперь из тяжелых вещей на нем только кольчуга и меч в богатых ножнах.
– Сними их, – предлагает она. – Иначе тебе будет неудобно танцевать.
Он колеблется, ведь Мерлин сказал, что пока эти ножны при нем, он не потеряет ни капли крови, сколько бы ни нанесли ему ран.
– Ты в безопасности со мною, – уверяет она и сама расстегивает его пояс, а затем помогает избавиться от кольчуги.
Его плащ с вышитым гербом, скрепленный на плече золотой застежкой, соткан из легкой материи, но чересчур длинен и запутается во время танца.
– Он не нужен тебе, – говорит Моргана, и алый дракон безропотно летит на землю. – Вот так, хорошо, мой милый брат. Теперь ничто не помешает нам.
Арфы, флейты и лютни вступают громче, и вот уже ступни и пальцы покалывает от нетерпения.
– Идем скорее! – Моргана хватает его за руку и тянет в круг теней. – Слышишь, какая прекрасная мелодия? Ее играют для нас с тобою.
Голубые глаза Артура меняют цвет, наливаясь сумеречной темнотой, из уст вылетает чужой усталый голос:
– Эти танцы запретны, дитя. Отчего тебя вечно тянет к тому, что должно оставаться под замком?
Его черты плавятся, через секунду она видит не брата, но Мерлина. Его иссеченное морщинами лицо усеяно коричневыми кляксами, редкие седые волосы и борода спускаются почти до земли, незрячие глаза под бельмами пустые и переполненные, он не жив и не мертв, он здесь и не здесь.
– Дрянная девчонка, – выкашливает старик, тряся скрюченным пальцем, – пропащая!
Моргана вскрикивает, отталкивает его и убегает к теням, моля их о помощи. Они творят для нее великолепного скакуна – тонконого, белоснежного, с блестящей, словно шелк, черной гривой, но взмыленного, изможденного, с морской пеной, капающей с оскаленной морды, и безумным блеском зеленых глаз. Моргана вскакивает в седло и ударяет коня пятками:
– Но-о, пошел!
Неохотно он двигается с места, медленно перебирая копытами, как ни понукает она его.
– Давай же, вперед!
Скакун прибавляет ходу, и вскоре ветер кричит у Морганы в ушах, но его крики оборачиваются гласом Мерлина:
– «Ты вот ближе моего к смерти своей, ибо едешь прямо туда, где твоя смерть, и Бог не на твоей стороне».{5}
Она просыпается в поту и лихорадке, болезненно стонет и просит воды. Кряхтя и ворча, Мерлин поднимается, кряхтя и ворча, поит ее из глиняной чаши живой прохладой, и она снова дремлет, чувствуя через сон, как кто-то гладит ее по голове.
Артур выглядит все подавленнее с каждым годом. При встрече он сетует на то, что у них с Гвиневрой по-прежнему нет детей. Моргана бы предложила сотворить для королевы особое яблоко, от которого в утробе завязывается плод, но опасается, что не устоит перед искушением и отравит его.
Самое сложное – связать полученные ощущения, обрывки образов, лоскуты предчувствий и предчувствия эмоций между собой. Искусство предвидения и заключается в этом: решить уравнение до того, как узнаешь его функции.
Решения Морганы пока неточны, и Мерлин беззастенчиво глумится над нею, над их размытой неопределенностью, которую он называет картинами пьяного сюрреалиста (значение этого слова ей неизвестно).
В этот раз ей удается узнать лишь одно, но наверняка. Что-то страшное грядет.
Мерлин зашелся бы своим безумным смехом, он хохочет теперь так постоянно, потому что его разум поглощает не только зеленые напитки и сладкий дым, но и переваривает самого себя.
Что-то страшное грядет, чувствует Моргана.
– Как обычно, – рассмеялся бы он.
Артур держится бодро, ведет себя радушно, шутит беспрестанно, глаза у него, как у побитого пса.
Говорить он способен только о Ланселоте.
– Слыхала ли ты, любезная сестрица, как сэр Ланселот победил в поединке сэра Мадора? Скорбное было дело об отравлении яблок на пиру, устроенном королевой. Сие привело к страшной кончине доброго сэра Патриса, подстроенной сэром Пионелем Свирепым. Яблоко сэр Пионель предназначал сэру Гавейну, питая к нему давнюю вражду за убийство родича, и досталось оно сэру Патрису по ошибке. Сэр Гавейн, подозревая козни, со свойственной ему горячностью облыжно обвинил супругу мою в коварном убийстве, государственной измене и черной ворожбе. И был бы ей великий позор и смерть на костре, если бы не ратные труды нашего славнейшего рыцаря, очистившего имя королевы от подозрений и в очередной раз сослужившего нам добрую службу.
Черная ворожба, подумать только! Какой болван до такого додумался?
Да Гвиневра перепутает свойства трав, порежет холеные ручки серпом, не запомнит ни единого названия звезд, свалит небо на землю, уляжется на обломках и станет безутешно стенать, ожидая, когда сэр Ланселот прискачет и ее утешит, а король Артур все починит.
Моргана старательно тянет уголки губ к ушам, удерживая выражение почтительного интереса (контроль – это акт воли), представляя, как ядовитое яблоко по имени «Гвиневра» катится по коридорам замка, стравливая людей между собою, а за нее еще и бьются, спасают и сочиняют модные куплеты о ее неисчислимых достоинствах. Смешно, право же.
– За две недели до Успения Богородицы устроил я великий турнир в Винчестере, где сэр Ланселот предстал в чужом обличии под видом Рыцаря с красным рукавом и поверг в бегство едва ли ни всю мою дружину, а также короля скоттов, за что получил заслуженные почести и хвалы.
Моргана украдкой смотрит в окно. На веточке сидит прелестная птичка с бирюзовым оперением, рыжей грудкой и тоненьким изящным синим клювом. Хорошо быть птичкой: «Чик-чирик-чик-чирик» и никаких мыслей, никаких забот… Знай себе сверкай грудкой, восхищая всех подряд.
– Свойство же сэра Ланселота пробуждать любовь в сердцах поистине несравненно. Из новых дам, что воспылали к нему страстью, кою он и не помышляет в них возбуждать, могу я назвать дочь одного нашего верного барона. Звали ее Элейна Белокурая или Прекрасная Дева из Астолата. Такую сильную любовь внушил ей сэр Ланселот, что сия девица решилась прибегнуть к помощи ворожбы…
Высокородные, высокочтимые слова облепляют ее голову, как теплая грязь. Хватит. Довольно!
Сжимая пространство-время в точку, она перемещается с дальнего конца зала к трону,
