Шутка ли – охотница, лучшая из дочерей Матери, снизошла до общения с самцом, пусть и зачавшим с ней. Вновь смотрит долго и вдруг подает голос:
– Легкого пути тебе, Кормилица. Иди с моей удачей.
Самки не знают примет, а вот жизнь самцов ими буквально кишит. И вправду, если ты никогда не уверен в завтрашнем дне, полностью зависим от расположения другого и не творишь свою судьбу собственными лапами, а лишь плетешься в чужом хвосте – легко в таком случае слепо уповать на чудо. Презренные дикари с другой стороны Леса, молящиеся на нас, Настоящих, как на богов, все как один чтят приметы, и наши самцы не лучше их. Но я молча киваю. Светлый дает мне единственное, что может, – свою удачу. Он в нее верит. Красивый у него голос, кстати. Надо будет послушать еще, когда вернусь.
Лизнула каждого из детенышей, нежно дала лапой по носу Светлому и в три прыжка скрылась в ночи. Время не ждет. Пора наполнить ночь кровью.
Цветы растут с другой стороны земель стаи. Об их свойствах знают все, а посему суются сюда лишь глупые да отчаянные: нет лучшего места для западни, чем водопой или всеисцеляющий цветок. Говорят, сейчас тут поселился какой-то котяра. Стая не любит котов: те не почитают своих самок. И я тоже сейчас их не люблю: мне нужен цветок, а этот толстый, зажравшийся горе-охотничек, отвыкший от погонь, преграждает дорогу. Он раза в три крупнее меня: сказываются годы хорошей кормежки, но я не привыкла отступать. Я – кровь Матери-Охотницы, лучшей из стаи. Не проиграю.
Он поет, и я с тихой ненавистью зажимаю уши: коты могут замурчать тебя, свести с ума, лишить воли, и ты сам, покорный, пойдешь им в пасть. Слушать его нельзя. Я вою. Вою громко и неистово, стараясь заглушить его голос, и быстро прыгаю. Дыхание не сбивается, но мощные лапы рассекают лишь воздух и траву: кот успел увернуться. Прыгаю снова, продолжая выть. Вновь мимо. Такой огромный, но быстрый. Непривычно. Кровь бурлит, вспоминаю мягкий комок боли со светлой шерстью и глаза его отца. В моей стае будут его волчата. Я прыгаю снова.
Мы с котом словно играем в догонялки, и кажется, что я для него скорее мышь, чем угроза. Мое отчаянье его забавляет. Стальные когти все чаще проходят в опасной близости от моего горла. Мокрый мох на камнях скользит, лапы разъезжаются, и я падаю навзничь. Кот нависает надо мной. Мурчать перестал уже давно: видать, смирился, что добровольно в пасть не сунусь. Ухмыляется, как это умеют только коты. Говорит, растягивая слова, но я не разбираю его речь. Потом понимаю: он пытается лепетать со мной – со мной! лучшей дочерью Матери-Охотницы! – по-людски. Рычу в ответ, лихорадочно ища выход. Мягко обхватывает лапой мою шею, выпуская стальные когти и прижимая их к горлу. Говорит уже на нашем языке:
– Я, красавица, спрашиваю: за каким делом ты к моим цветам полезла?
Речь – удел слабого, но коты ее любят. Тяну время:
– Щенку.
– О-о-о-о, – он мерзко хихикает. – Какая ответственная мамаша. А давай знаешь как? Я тебя пощажу, и будешь носить моих котят. Забавная будет женушка-волчица! Таких еще ни у кого не было…
Шерсть встает дыбом от одной мысли. Вспоминаю щенков, как они во время игр изворачиваются из хватки отца, и внезапно, словно удача Светлого и правда помогает моей, повторяю маневр и отбрасываю кота от себя. Не даю опомниться, прыгаю ему на грудь и впиваюсь в горло. Противник замирает и тихо хрипит:
– Бери что хочешь, только отпусти…
Нет веры котам. Хочу сомкнуть челюсти, но он молит снова:
– Буду твоим верным псом, клянусь Луной и Лесом! Только пощади.
Веры котам нет, но клятвам – есть. Луна и Лес не прощают солгавших их именем, и плата будет в разы страшнее, чем простая месть волчицы. Я разжимаю зубы. Велю сорвать мне цветок и трусцой бегу обратно, к логову. Он – следом, по вершинам деревьев, и лишь несколько не примялись под его весом. Отъелся на бедных путниках котище. Ничего, со мной сгонишь жирок.
Упиваюсь гордостью. Мать-Охотница будет польщена: ее кровь победила кота и заставила того ходить в моих служках. Сильная кровь.
У тропки в свою пещеру принюхиваюсь и чувствую странное. Посторонние нотки, каких тут никогда не было. Мерзкий запах котяры почти забивает их, и я не могу разобрать четко. Пахнет бедой и ужасом. Я ускоряюсь, переходя на столь непривычный вне охоты бег. Что-то случилось. Что-то, чего быть не могло.
Логово разорено. У входа – обглоданная чужими, взрослыми челюстями добыча, которую я принесла щенкам. Вхожу внутрь, кот жмется у стен. Я полагала, что знаю о ярости и злости все, но ошибалась. Впервые испытываю их по-настоящему.
Пещера тиха. Внутри – непривычно недвижимые комочки шерсти: не прыгают, не лают, не бегут встречать. Бесполезный среди них. Что ж, мой сын и вправду умер не от яда. Не сдерживаясь, наклоняюсь и лижу малыша. Прости. Я пыталась спасти тебя от одной смерти, но пришла другая. В глубине пещеры замечаю слабое шевеление. Это уже не щенок. Подхожу ближе.
Узнать Светлого практически невозможно. Кто бы ни сделал с ним такое, это явно был чужак, никогда не слышавший о Законе: стая не издевается ради боли. Зря ты все-таки передал свою удачу мне, очень зря. Оставили умирать самым позорным образом. Узнаю его только по глазам: ни у кого больше не видала таких глаз. Жаль, что редко обращала на них внимание, играя с мягкой шерстью… Он хрипит. Я не понимаю, наклоняюсь ближе, но вездесущий котяра, прикрыв лапой нос, оказывается быстрее. Внимательно слушает, поворачивает ко мне голову и с сомнением произносит:
– Говорит, Мать разозлилась. Хотела, чтобы лишь у нее были щенки с красивой шерстью.
Безумие. Этого быть не могло. Наклоняюсь к Светлому, тихо рычу. С тобой-то так за что? Без тебя у нее нужных щенков не будет. Хрипит в ответ, и теперь кот не нужен, чтобы разобрать. Пусть хочет сколько влезет. Я к ней не пошел. Сказал, что ты – моя стая.
Закрываю глаза. О, гнева сейчас во мне в разы больше, чем крови Матери. Говорю последнее, что он услышит:
– Ты уйдешь к детям достойно. И я за вас расплачусь сполна.
Благодарно лижет мне лапу, подставляет горло и ждет. Я впиваюсь, перегрызая артерию и обрывая его жизнь. Он умирает, как и жил, – с немой благодарностью и верой. Он знает: я отомщу и за него, и за детей. Кот переминается с лапы на лапу и нервно машет хвостом:
– Дай угадаю, сейчас ты втянешь меня во что-то смертоубийственное, кровавое и опасное?
За всю жизнь я не слышала столько разговоров, сколько за сегодня. Он начинает утомлять, но в моем деле и вправду может оказаться полезен. Киваю, задумчиво глядя на мужа и детей. Кот расплывается в улыбке:
– Знаешь, ты все больше мне нравишься.
По Закону честь уйти в огне принадлежит только и исключительно Матери-Охотнице. Те, кого заберет огонь, побегут с Вечной Охотой по небу и будут охотиться на Луну. Но Мать нарушила Закон, и я позабочусь, чтобы ей такой почести не оказали. А вот они… они достойны. У Светлого не было ни шанса против охотниц. Он и дети были слишком слабыми в мире сильных. Он пытался защитить малышей и верность мне, хоть проще и разумнее было бы позволить Матери сделать, что она хотела, или же и вовсе сбежать из пещеры: его шаги слишком легки, чтоб отследить. Но он остался и принял бой. Поступок, достойный великого охотника.
Мы с котом стащили тела вглубь пещеры, служившей мне когда-то логовом. Светлый внизу, дети на нем. Укрыли их сухими листьями и, порыскав немного по округе, вышли к одному из вечногорящих кустов. Коты ненавидят огонь, так что выламывать ветку пришлось самой. Всю обратную дорогу он ныл, что глаза болят от света, и я внезапно поняла, как скучаю по спокойной молчаливости Светлого. Бойся, Мать. Твоя кровь будет
