— Жаль мне тебя, Лена… Сука ты дешевая.
Он сказал тогда эти жестокие, но справедливые, как он думал, слова и ушел. Видимо, именно это имел в виду Семенов, направляя сюда Лену: оскорбленная женщина помнит обиду долго и выполнять роль жандарма будет с огромным рвением, а значит…
— Здравствуй, Андрей.
Лена, та же самая Лена, что и двенадцать лет назад, стояла в дверях ванной, прислонившись к косяку. Синий халат напоминал летную форму стюардессы, а вот глаза изменились, что-то в них новое появилось. То ли горечь, то ли усталость и разочарование. Но все же она была хороша. К красоте добавился шарм уверенной в себе женщины, избалованной мужским вниманием.
— Здравствуй, Андрей.
— Здравствуй, Лена.
Воздух в комнате как будто стал гуще… И маленькая белая молния — блеснула.
Возможно, показалось… Наверно, показалось… Показалось. Наверняка.
А вот тяжелый Катин взгляд — не показался.
— Да, — сказал Обнорский, доставая сигарету и криво усмехнувшись. — С прибытием вас, ваше благородие… Хоро-ошая у нас тут компания подобралась — бандит, белогвардеец и чекист…[3]
* * *
Рассуждая о причинах, по которым Семенов направил в Стокгольм Лену, Обнорский был прав только отчасти. Да, Роман Константинович помнил, что давным-давно был у Андрея с Леной роман. И о том, как этот роман оборвался, Семенов тоже знал. Он считал, что, направляя Ратникову, сможет несколько накалить обстановку в доме… помешать Андрею и Кате задумать какую-то комбинацию, которая способна повредить делу.
А возможно — как знать? — между Обнорским и Леной снова возникнут какие-то отношения. Не зря говорят, что старая любовь не ржавеет… Как знать, думал полковник, как знать…
Было еще одно весьма прозаическое соображение: в Канаде Катю «опекал» Валентин Кравцов… Катерина терпела присутствие в доме постороннего мужчины долго, но потом сказала: замените на женщину. А вот менять-то было особо не на кого. Среди сотрудников Семенова всего две женщины имели достаточный опыт. Абсолютным доверием пользовалась только одна — Елена Сулайнен, она же — Ратникова.
Полковник принял решение после тщательного взвешивания ситуации. Скоро он поймет, что сильно ошибся.
* * *
Андрей находился в Стокгольме уже неделю. Скандинавская весна стремительно набрала силу, заматерела. Листва на березах, которые мы привыкли называть русскими, достигла размеров пятака. Опять же, русского. Или, вернее, советского… доброго старого медного пятака. По приметам народным пришло лето.
Обнорский этого почти не заметил. Все эти дни он провел за работой. Аванс за ненаписанную книгу он получил в издательстве почти два года назад. Нужно и отработать.
Андрей встретился с Ларсом. С коллегой. С журналистом и переводягой. А уж переводяга с переводягой общий язык найдут всегда. Даже если они были «вероятными противниками»… Воюют государства, амбиции и политики. А переводяги ищут общий язык.
Обнорский встретился с Ларсом. Обнялись, посмотрели в глаза друг другу. И рассмеялись. И — к черту все спецслужбы мира, все военные доктрины и рассуждения о «вероятном противнике»! Встретились два переводяги.
— Я тебя подвел, Ларс? — спросил Обнорский.
— В каком смысле? — удивился швед.
— Аванс получил и исчез…
— О чем ты говоришь, Андрюха? Делов-то! Ты наконец на свободе — и это главное. А уж с издателями-то я утрясу. Напишем мы с тобой книгу.
— Да, в общем-то, она наполовину готова, — ответил Обнорский.
Ларс изумленно вскинул брови, а Андрей положил на стол «общую тетрадь». Она была заполнена беглым, не очень разборчивым почерком Обнорского. Ларс взял тетрадь и, с интересом поглядывая на русского коллегу, открыл. Начал читать. Перелистнул несколько страниц… потом еще… еще. Читал он быстро, профессионально, иногда посматривал на Андрея.
— Когда успел? — спросил швед, когда заглянул на последнюю страницу. Просмотрел тетрадь он очень быстро, так умеют только люди, постоянно работающие с документами. Обнорский ухмыльнулся в бороду, подбросил тетрадь к потолку и поймал.
— Ты знаешь, Ларс, что это такое? — спросил он.
— Вижу, что это черновой вариант книги.
— Верно… но все же вот это (Андрей помахал в воздухе тетрадкой)… вот это что такое?
— Ну, тетрадь, — удивленно сказал швед.
— Нет, Ларс, это не тетрадь… это «общая тетрадь».
— А в чем разница?
— Убей — не знаю. Меня с детства это занимало: почему «общая»? Я задавал этот вопрос себе, я задавал этот вопрос взрослым и не находил ответа. Я даже заглядывал в выходные типографские данные. Но там стоял какой-то ГОСТ, ничего мне не объясняющий. Более того, этот кошмарный ГОСТ был похож на взрослого, у которого ты спрашиваешь: а почему эта тетрадь «общая»? — А взрослый тебе отвечает: не задавай глупых вопросов. «Общая» — потому что «общая».
Ларс слушал с улыбкой. Обнорский подбрасывал и ловил тетрадь, которая растопыривалась в полете, напоминая не то хризантему, не то всполошившуюся наседку.
— А кроме ГОСТа страшного и строчки «Невельская типография. 96 листов», там ничего и не было… Почему, спрашивал я, тетрадь «общая»?.. И не находил ответа. «Общая» — и все тут!
— А теперь? — спросил Ларс, улыбаясь. — Теперь ты нашел ответ?
— Мне кажется, да! Потому что это наша общая с тобой книга! — сказан Обнорский и рассмеялся. Засмеялся и Ларс.
— А все-таки, Андрюха, когда успел?
— Э-э, брат, в тюрьме времени свободного полно… Посиди с мое, и ты многое сможешь осмыслить и сформулировать.
— Тогда, считай, я тоже готов сесть в русскую тюрьму, — сказал Ларс с улыбкой.
— А вот этого не нужно, — с улыбкой же ответил Андрей, но глаза его не улыбались.
На столе лежала «общая тетрадь», которая фактически стала скелетом будущей книги. Скелет, однако, требовалось обрастить мясом и обшить кожей. Вдохнуть в него жизнь.
Работы, короче, было еще много: от элементарной сверки фактического материала до окончательной «литобработки». И они работали… А в издательстве Ларс действительно все уладил, никаких претензий Обнорскому не высказали. Наоборот, издатель сказал, что если господин Серегин не будет возражать, то они укажут в обращении к читателям на личный тюремный опыт одного из авторов. Тем более — в страшных русских тюрьмах и лагерях. Это вызовет бурный читательский интерес и, соответственно, обеспечит коммерческий успех книги. А также издатель предложил, чтобы Андрей написал две-три главы о своих личных пенитенциарных впечатлениях. За отдельный, разумеется, гонорар, который он — издатель — готов обсудить.
