он вывел её из тени.
— Ты что-то съела?
Мала наморщила носик и вырвалась из его рук.
— Ну, съела. Пару ягодок всего. Я есть хочу! А у тебя перчатки противные: мокрые и воняют!
Морен хмыкнул и повернулся к лошади.
— А где Бабушка Яга? — источая возбуждение и бодрость, спросила Мала. — Вы с ней договорились?
Отвечать Морену не хотелось. Он закрепил сумки, проверил седло, отвязал поводья. Когда всё было готово, снял перчатку и протянул девочке руку, но та и не подумала давать свою.
— Я помогу тебе забраться в седло, — объяснил он терпеливо.
— Не хочу с тобой ехать! — она сложила руки на груди. — Это мой конь, мне его Бабушка Яга подарила!
В любой другой ситуации Морен, вероятно, разозлился бы. Но сейчас он был слишком подавлен, устал, да и понимал, что Мала наелась красавки, потому и ведёт себя так. Вместо того чтобы спорить, он подхватил её за талию, оторвал от земли и закинул себе на плечо. Куцик любезно спорхнул, уступив место. Мала тут же принялась кричать, бить его по спине, вырываться и не прекратила, даже когда он усадил её в седло и запрыгнул следом, устраиваясь позади.
— Не дёргайся, а то свалишься, — предупредил её Морен, натягивая поводья.
Только тогда она затихла, и он погнал лошадь галопом.
Ещё на подъезде к деревне его взгляд привлекли кони при полном снаряжении, ожидавшие всадников. Морен почувствовал дурное — в Закутьи прибыли гости, и ему оставалось лишь надеяться, что не по его душу. А сразу за воротами, на главной дороге, собиралась толпа. Кто-то заметил их ещё издали, и навстречу вышло, казалось, всё поселение. Люди расступались перед Скитальцем, но всё равно толпа оставалась такой плотной, что не протолкнуться. Староста вышел вперёд, а следом за ним и Матвей в сопровождении личной свиты. Но стоило Морену остановить лошадь, к ним, расталкивая деревенских, прорвалась Марфа.
— Малуша! Доченька!
— Матушка! — откликнулась на зов счастливая Мала.
Морен выбрался из седла и спустил девочку на землю. К тому часу, когда они добрались до селения, яд красавки уже отпустил её. Мала кинулась навстречу матери, и та, опустившись на колени, приняла её в свои объятия. Плача, она неистово покрывала лицо и ручки дочери поцелуями, то и дело повторяя:
— Жива, здорова, вернулась!
— Я была у Бабушки Яги, — сообщила ей Мала. — Она хотела одарить меня, представляешь?
Морен отвернулся от них и обратился к старосте. На Матвея он старался не смотреть — не хватало духу.
— Не показывайте это детям.
Он отвязал свёрток и бросил его точно в руки главы поселения. Староста поймал его и сразу же развернул, но увидев, что внутри, вскрикнул от ужаса и выронил из рук. Отрубленная голова Бабушки Яги покатилась к ногам Матвея. Толпа ахнула, зашумела, те, кто был ближе всех, отпрянули, а Мала истошно закричала. Как бы Марфа ни пыталась отвернуть её голову, закрыть глаза или увести дочь, та вырывалась, рыдала и всё продолжала кричать:
— Он убил Бабушку Ягу!
По толпе прокатился стон, так похожий на стон боли. Кто-то охал, кто-то кричал: «Как же так?!», другие спорили, обсуждали, переспрашивали, не веря в услышанное. Люди шептались, толпа зашевелилась, многие пытались подойти ближе и посмотреть, тут и там звучало: «Неужто правда?» С каждым словом гул голосов становился всё громче, будто кипящая вода в закрытом котле. Морен прожигал взглядом старосту. На его лице так и читалось: «Я же просил!», но глава деревни не замечал ничего вокруг. Бледный, оцепеневший, он не мог отвести широко распахнутых глаз от заляпанной чёрной кровью головы. Мала рыдала на груди у матери. А Морен ловил выкрики и шепотки из толпы:
— Он нашу богиню убил!
— Что же теперь будет?
— Кто теперь защитит нас от проклятых?
— Кто будет провожать мёртвых?
— Они останутся здесь, будут скитаться и душить живых!
— Как нам теперь жить?
— Кто его вообще позвал?!
Куцик щёлкнул клювом — он нервничал, чувствуя недовольство толпы, что росло с каждым людским словом.
— Она убивала и ела ваших детей! — Морен повысил голос, чтобы каждый услышал его, но смотрел по-прежнему только на старосту. — Она никогда не была богом, вы же видите, у неё тёмная кровь. Найдите её избу в лесу и сами во всём убедитесь.
— Где Вадим?
Это был Матвей. Такой же бледный, как и глава поселения, он поднял на Морена тяжёлый взгляд. Пусть он и молчал до сих пор, но один его вопрос ранил сильнее, чем все обидные выкрики толпы. Потому что Морен не знал, что ему ответить.
— Я… я не успел, — выдавил он из себя. Язык не слушался, и голос подвёл, надломившись.
Матвей растянул губы в кривой болезненной усмешке.
— Ну да… — произнёс он с едкой горечью. — Ты ведь проклятых убиваешь, а не людей спасаешь. Так ты тогда сказал?
Слова ударили, как пощёчина. Тогда, в кабинете епархия, Морен лишь хотел поставить Матвея на место, теперь же случайно брошенная фраза обернулась против него. Уже много лет он не ощущал себя настолько паршиво. Словно хватаясь за последнюю нить, Морен снова взглянул на старосту, но тот покачал головой, так и не поднимая взгляда.
— Я говорил, тебе тут не будут рады.
Шум толпы становился всё громче и уже звучал как угроза. Каждый хотел, чтобы Скиталец услышал придуманное им оскорбление, порой премерзкое, грязное. Морен поспешил забраться в седло, и в этот момент кто-то бросил в него камень. Тот угодил в лошадиный круп, и гнедая тут же встала на дыбы. Толпа отпрянула — люди будто бы ждали, что он нападёт на них. Но едва Морен успокоил лошадь, кто-то бросил ещё один камень, и его труды пошли прахом.
— Убирайся из моего края, пока я не приказал спустить на тебя собак! — во всю глотку рявкнул Матвей.
Куцик нервно щёлкнул клювом, расправил крылья. Морен развернул лошадь и сразу же сорвал её с места, спеша убраться отсюда. В спину прилетел ещё один мелкий камушек, а когда он выехал за ворота, то ясно слышал, как ему кричали вслед:
— Убирайся отсюда, проклятый!
Невидящие очи
320 год Рассвета
Царь Меди́с был слеп. Его глаза скрывала маска из чистого золота, что составляла с короной единое целое и закрывала половину лица, подобно забралу. Узнав, что на порог его дома явился Скиталец, он не стал прогонять его или даже спрашивать, зачем тот пожаловал. Вместо этого царь приказал устроить пир и пригласил его к столу, как дорогого гостя. Его — изгоя, которого боялись и
