лицо Яги Куцик расцарапал в кровь, и, будь у него больше времени, наверняка добрался бы до глаза, но Морен не мог его использовать: слишком опасно. А ещё он заметил, что дышать стало значительно легче, да и Яга уже не хрипела на каждый вдох. Зверобой догорел, и дым постепенно рассеивался.
— Зачем нам сражаться? — спросила она вдруг. — В тебе течёт та же кровь, что и во мне. Местные любят меня. Я им нужна.
Всё звучало так, будто она осознала, что проиграет, и теперь пытается договориться с ним. Но Морен не обольщался, скорее всего, она тянула время в попытке отдышаться — он видел, как постепенно затягивается рана на её боку. Медленно, но куда быстрее, чем у человека или зверя.
— Ты убивала их детей, — Морен тоже решил воспользоваться передышкой. Заговаривая Яге зубы, он отвёл руку с зажатой в ней стрелой за спину, ища наощупь спрятанные за поясом цветы.
— Они сами посылали их ко мне. Нежеланных выродков, голодных нахлебников, никому не нужных сирот! Мне приносили младенцев и отправляли ко мне голодные рты, которые не могли прокормить. Ты даже не представляешь, сколько обездоленных семей нуждались во мне после Чёрного Солнца. Я давала им утешение! Ты что же, хочешь отнять его у них?
— Говоришь складно. — Морен зарядил арбалет. — Но я тебе не верю.
Он вскинул руку, и Яга тут же ушла в сторону. Выстрела не последовало, Морен выбрал другую цель и, лишь когда обманка сработала, выпустил стрелу. Та угодила в догорающий очаг, потревоженные угли вспыхнули, и пламя охватило нанизанные на древко колючки сухого чертополоха. Едкий дым тут же поднялся в воздух.
Пока трава разгоралась, Яга не стояла на месте. Она кинулась на Морена, но теперь пыталась достать не когтями, а теми конечностями, что служили ей опорой. Пытаясь проткнуть ими противника, она наносила удар за ударом. Морен едва успевал отбиваться. Один он таки пропустил — костяная нога ударила его в грудь, отбросив на несколько шагов назад. Пластина защитила от перелома, но на ней осталась глубокая вмятина, а сам он не устоял на ногах. Яга бросилась на него, чтобы добить, но Куцик вновь пришёл на помощь — налетев сзади, он полоснул её когтями по спине. Вскрикнув, она остановилась, а Морен успел вскочить на ноги и крепче сжать меч. Но вместо того чтобы продолжить нападать, Яга подняла визг:
— Что за дрянь?!
Морен сразу понял, о чём она, — ядовитый для проклятых дым чертополоха жёг глаза и лёгкие. Морен и сам чувствовал, как бегут слёзы по щекам, и видеть из-за них и боли становилось всё тяжелее. Поэтому он так не любил эту траву. Но Яге было куда тяжелее: дым жёг ещё и открытые раны, слизистые, а значит, и зубастую пасть на её груди. Достав из-за спины оставшиеся стебли, Морен щёлкнул над ними пальцами — сухие, они тут же вспыхнули, — и едкий дым заполнил комнату, заставив его закашляться.
Взвыв, Яга метнулась к люку. Не в силах ждать, она раздробила дверцу, пытаясь скорее выбраться. Кинув траву на пол, в воду, Морен бросился к ней и в три шага оказался рядом, со стороны слепого глаза. Широко замахнулся и одним рубящим ударом завершил бой.
Верхняя половина тела проклятой отделилась от нижней, шмякнувшись об пол. Нижние конечности так и остались в разломанном люке, но Яга всё ещё была жива. Она отползала к стене, таща по полу остатки тела, и скулила от боли.
Морен уже почти ничего не видел — глаза слезились, — и приходилось прилагать усилия, чтобы разглядеть хоть что-то. Схватив со стола первую попавшуюся кружку, он вылил её содержимое в очаг, потушив его. И только после этого пошёл к Яге. Та уже добралась до угла, забилась в него и перевернулась на спину, чтобы видеть Скитальца.
— Зачем? — плаксиво, надрывая голос, взвыла Яга. — Зачем ты убиваешь таких, как ты?!
— Я не такой, как ты.
Голос Морена тоже хрипел — растения, что он использовал, травили и его. Взмахнув мечом, он отсёк Яге голову, прекратив вой.
Дышать после жжёного чертополоха было чертовски тяжело. Куцик сидел на единственном открытом окне, Морен распахнул остальные. Прошёлся по комнате, внимательно всё осматривая и по ходу собирая свои вещи. Открыл все двери и ставни, сорвал полотно, чтобы утренний свет ворвался в комнаты, но так и не нашёл каморки, чердака или какой-нибудь потайной ход. Ни одного угла, где Яга могла бы держать живого мальчика, а детских вещей в её запасах хранилось предостаточно — Морен не смог бы сказать точно, кому они принадлежали.
Когда он вернулся в гостевую, Куцик опустился к нему на плечо и прокричал голосом Матвея:
— Если с Вадюшей что-то случится!
— Я знаю, — шепнул Морен.
Взгляд его упал на обеденный стол. Подойдя к нему, он взял из миски несколько пирожков и разломал их. Все они были с мясом, но мелко рубленным. Одну из чаш доверху наполняли чёрные ягоды красавки, блины и каша его не интересовали. Зато в самом центре стоял большой глиняный горшок с половником. Морен заглянул в него: мясная похлёбка со щавелем и грибами. Опустив половник на самое дно, он зачерпнул гущу, поднял её на поверхность и замер.
Яга сварила похлёбку на детских рёбрышках.
* * *
Солнце уже почти взошло над лесом, когда Морен выбрался из избы с серым свёртком в руках, сделанным из шали Бабушки Яги, и своими же седельными сумками. Куцик восседал у него на плече и, как всегда, вертел головой, ловя каждый случайный звук: от птичьих трелей до хруста веток и лошадиного фырканья. Факелы почти догорели, и лишь угли тлели в пустых глазницах черепов, указывая путь. Поляну окутал прозрачный утренний туман, что приятно холодил обожжённую кожу, и казалось, весь мир ненадолго замер, дабы отдышаться перед долгим днём. Но Морен с трудом мог вспомнить, когда в последний раз чувствовал себя настолько опустошённым.
Малу он нашёл на окраине леса — она гладила спутанную гриву его кобылы, расчёсывала её пальцами и хихикала себе под нос. Когда Морен спросил, как она себя чувствует, Мала с широкой улыбкой протянула: «О-о-о!», и засмеялась. Её реакция ему не понравилась.
— Я видела, как изба ходила по поляне! На курьих ножках, представляешь? — спросила она, заливаясь смехом.
Морен привязал свёрток к седлу и закинул на лошадиный круп сумки. Освободив руки, он поймал лицо девочки в ладони, повернул его к солнцу и нахмурился. Зрачки её были расширены и не подумали сужаться, когда
