Но узнай, маленький мой Пьер, что твой отец никогда не лжет. Мы проехали большие леса когда ты спал, и теперь мы в маленьких лесах, где нет злых зверей.
— А маленькие леса очень далеко от больших?
— Довольно далеко; кроме того волки не выходят из больших лесов. Да если бы они и пришли сюда, твой отец их бы убил.
— И ты тоже, маленькая Мари?
— И мы тоже, ведь ты бы нам помогал, мой Пьер. Ты не боишься? Ты хорошо бы их бил!
— Да, да, — сказал ребенок, возгордившись и принимая геройскую позу, — мы бы их убили!
— Никто не умеет так хорошо говорить с детьми и убеждать их, как ты, — сказал Жермен маленькой Мари. — Правда, ты и сама еще недавно был маленьким ребенком, и ты помнишь, что тебе говорила твоя мать. Я думаю, что, чем моложе, тем лучше понимаешь детей. Я очень боюсь, что тридцатилетняя женщина, да еще не знающая, что такое быть матерью, с трудом научится болтать и рассуждать с маленькими.
— Но почему бы и нет, Жермен? Я не знаю, почему у вас появились дурные мысли относительно этой женщины; это у вас пройдет.
— Ах, к чорту эту женщину! — сказал Жермен. — Я хотел бы уже оттуда вернуться, чтобы туда никогда не возвращаться. На что мне жена, которую я не знаю?
— Мой маленький папочка, — сказал ребенок, — почему ты все говоришь сегодня про твою жену, — ведь она умерла!..
— Увы! так ты ее не забыл, ты, твою бедную, дорогую мать?
— Нет, ведь я видал, как ее положили в красивую коробку из белого дерева, и моя бабушка подвела меня к ней, чтобы поцеловать ее и проститься с ней!.. Она была вся белая и холодная, и каждый вечер тетя заставляет меня молиться за нее богу, чтобы она пошла погреться с ним на небо. Как ты думаешь, она там теперь?
— Я надеюсь, дитя мое; но нужно молиться всегда, это показывает твоей матери, что ты ее любишь.
— Я сейчас прочту мою молитву, — возразил ребенок, — я и не подумал ее прочитать сегодня вечером. Но я не могу прочитать один; я всегда немножко забываю. Пусть маленькая Мари мне поможет.
— Да, мой Пьер, я тебе помогу, — сказала молодая девушка. — Поди сюда, стань на колени.
Ребенок стал на колени на юбку молодой девушки, сложил маленькие ручки и начал читать свою молитву, сначала со вниманием и с усердием, так как прекрасно знал начало; затем с замедлением и колебанием и, наконец, повторяя слово за словом, что ему говорила маленькая Мари, когда он дошел до того места своей молитвы, где сон обыкновенно одолевал его каждый вечер, и он не мог потому выучить ее до конца.
На этот раз опять работа внимания произвела свое обычное действие; он лишь с усилием произнес последние слоги, да и то только тогда, когда их повторили ему три раза; его голова отяжелела и склонилась на грудь Мари; руки ослабели, разъединились и упали на колени.
При свете костра Жермен посмотрел на своего маленького ангела, заснувшего на сердце молодой девушки, которая, поддерживая его руками и согревая его белокурые волосы своим чистым дыханием, отдалась тоже благочестивой задумчивости и мысленно молилась за душу Катерины.
Жермен был растроган, он стал искать, как ему выразить маленькой Мари то уважение и благодарность, какие она ему внушала, но не нашел ничего, чтобы передать свою мысль.
Он приблизился к ней, чтобы поцеловать сына, которого она все еще держала у своей груди, и с трудом оторвал губы от лба маленького Пьера.
— Вы его слишком сильно целуете, — сказала ему Мари, тихонько отталкивая голову пахаря, — вы его разбудите. Дайте я его уложу, раз он опять улетел в райские свои сновидения.
Ребенок дал себя уложить, но, вытягиваясь на козьей шкуре седла, он опросил, не на Серке ли он. Затем, открыв свои большие голубые глаза и устремив их на минуту на ветки, он, казалось, стал грезить наяву или был поражен мыслью, которая, днем закравшись в его ум, определилась в нем с приближением сна.
— Мой маленький папочка, — сказал он, — если ты хочешь мне дать другую мать, я хочу, чтобы это была маленькая Мари.
И, не дожидаясь ответа, он закрыл глаза и заснул.
X
НЕСМОТРЯ НА ХОЛОД
Маленькая Мари не обратила особого внимания на странные слова ребенка и приняла их просто, как доказательство его привязанности; она заботливо его завернула, подкинула в огонь хвороста, и так как туман, заснувший на соседнем болоте, и не думал рассеиваться, она посоветовала Жермену устроиться у огня и немножко заснуть.
— Я вижу, что вас уже клонят ко сну, — сказала она ему, — вы ничего не говорите и смотрите на огонь совсем так, как делал это только что ваш маленький. Поспите, а я постерегу ребенка и вас.
— Ты будешь спать, — ответил хлебопашец, — а я буду стеречь вас обоих, никогда еще мне не хотелось меньше спать, чем сейчас; у меня пятьдесят мыслей в голове.
— Пятьдесят, это много, — сказала девчурка с некоторой насмешкой, — многие люди были бы счастливы иметь хоть одну!
— Ну, что же! если я не способен иметь их пятьдесят, у меня, по крайней мере, есть одна, которая меня не оставляет уже целый час.
— Я вам ее скажу, а также и ту, которая была у вас раньше.
— Ну, скажи, если ты отгадала ее, Мари; скажи ее сама, мне это доставит удовольствие.
— Час тому назад, — возразила она, — у вас была мысль поесть… а теперь у вас мысль поспать.
— Мари, я всего только погонщик быков, но ты меня самого принимаешь за быка. Ты злая девушка, я вижу, что ты не хочешь со мной разговаривать. Тогда спи, это будет лучше, чем осуждать человека, которому и так невесело.
— Если вы хотите разговаривать, поговорим, — сказала девочка и прилегла к ребенку, положив свою голову на седло. — Вы хотите себя мучить, Жермен, и этим проявляете недостаточно мужества для мужчины. Чего бы только я не наговорила, если бы я не защищалась всеми силами от своего собственного горя.
— Да, конечно, и именно это меня беспокоит, бедное мое дитя! Ты будешь жить вдали от твоих родных в пустынной, болотистой местности, где ты получишь осеннюю лихорадку и где шерстоносные животные плохо выращиваются, что всегда огорчает добросовестную пастушку; наконец, ты будешь среди чужих людей, которые, может быть, не будут добры с тобой, не поймут того, чего ты стоишь. Знаешь, меня это огорчает больше, чем
