громко. Я все еще не разобралась, как с ней себя вести. Мы дошли до маминой машины, и девочки – одетые с иголочки, сытые и благоухающие кокосовым маслом – забрались на сиденья.
9
Если я и была папиной дочкой, то явно не по своей воле. Я всегда мечтала о матери, которая читала бы мне на ночь и целовала перед школой. Но Джун Таунсенд, увы, не соответствовала этому образу. История гласит, что когда мама забеременела мной, папа переоборудовал сарай в художественную мастерскую – дома, по его мнению, испарения от красителей навредили бы ребенку. В углу он разместил корзину для грязных тряпок, а для проветривания установил оконные вентиляторы. У стены стоял комод, к которому примыкала железная мойка. Папа сам провел туда трубы, чтобы у мамы под рукой всегда была вода.
Как я стала подозревать по мере взросления, у папы была и другая причина переделать сарай. В школе медсестер мы не изучали послеродовую депрессию, но теперь я думаю, что рождение ребенка ухудшило и без того шаткое состояние маминой психики. Все мое детство она рисовала часы напролет, иногда даже забывая меня покормить. Я рано узнала, где искать хлеб и как делать сэндвичи.
Мама вываливала на пол все имевшиеся в доме игрушки, чтобы я не мешала ей работать. У меня был свой набор акварели, хотя особого интереса к краскам я не проявляла. Куда больше мне нравилось отрезать магнитики от душевой занавески и прицеплять их ко всем металлическим поверхностям в мастерской. Мама тем временем, сидя в другом конце комнаты, уходила в себя. Назвать ее задумчивой – значит ничего не сказать. Она размышляла над двумя или тремя картинами одновременно. Два холста на мольбертах. Квадратное полотно на стенном держателе.
К старшей школе я научилась сколачивать рамы и натягивать холсты на подрамники; распиливать деревянные планки, внимательно отмерив углы, и соединять их друг с другом. Думала, это поможет нам с матерью сблизиться. Поначалу так и было. Мне нравился процесс, и мама даже предлагала мне подписывать эти подрамники. Но однажды, вернувшись из университета на каникулы, я увидела, как мама мастерит их сама и дерево распиливает куда аккуратнее, чем удавалось мне. С тех пор я не сделала больше ни одного.
Мне трудно представить мать без кистей, красок и одежды в разноцветных пятнах. Бывало, она до того увлекалась, что отцу приходилось забирать ее из мастерской. Он в прямом смысле уносил ее оттуда, и, заметив их силуэты в окне, я воображала, будто папа спасает маму. В такие минуты она походила на тряпичную куклу – голова на плече мужа, ноги болтаются.
На следующий день после того, как у нас побывали сестры, я сидела в сарае и наблюдала за матерью: кисть в руке, наспех нанесенная помада любимого красного цвета. Мама красила губы каждый день, сразу после утренних процедур. Даже заночевав в мастерской и не вымывшись перед сном, она с религиозным рвением чистила зубы, споласкивала лицо и наносила помаду. В уголках губ помада обычно слегка размазывалась, а когда мама ела, помада окрашивала зубы. Тщеславная привычка – и единственный признак усилий, оттенявший ее красоту.
Мама вытерла большой палец о рубашку. Работала она всегда в одной и той же простой одежде – перепачканной рубашке и заношенном комбинезоне. Даже зимой этот наряд не менялся. Папа не стал проводить в сарай отопление, боялся пожара. Мама утверждала, что прохлада ей нравится, но в особенно зябкие вечера надевала старые перчатки, в которых сделала прорези для пальцев.
– Все хорошо, Сивил? – не глядя на меня, спросила она.
– Ага, устроилась на новую работу.
– Сегодня?
– Вообще-то три недели назад.
– Ты мне не говорила.
– Видела вчера девочек у нас дома? Это пациентки.
В честь моего первого рабочего дня папа купил ребрышки барбекю, но мама обладала способностью полностью отключаться от мира. Я еще ребенком заметила эту рассеянность, один из штрихов ее эксцентричного характера.
– Нравится тебе? – Мама отступила на шаг от холста.
– Это уже законченный вариант?
Я тут же поняла, что ляпнула что-то обидное. Мамины полотна всегда казались мне непостижимыми. Она оставляла на холсте много пустоты, но краски поражали буйством цвета. Я часто вглядывалась в ее картины, пытаясь хотя бы по ним прочесть, что у мамы в душе, раз сама она открывается мне так редко.
– Я не про картину. Работа тебе нравится?
– Как раз пришла поговорить с тобой об этом. У девочек, которых ты видела, несколько лет назад умерла мать.
Она отколупнула пятнышко краски в правом нижнем углу холста.
– Ужасно.
Произнесено это было таким тоном, что не поймешь, говорит она об осиротевших девочках или выносит вердикт картине.
– Согласна, – продолжила я. – Они с папой и бабушкой живут в убогой хибаре на участке у белого фермера. Я пытаюсь переселить их в квартиру.
– М-мм.
Я потрясла банку с деревянными брусками, привлекая ее внимание. Мама повернулась ко мне.
– Ты поможешь мне? – спросила я.
– С чем?
– С этим делом.
– Сивил, ты правда мечтала именно о такой работе?
Мама задавала мне подобные вопросы столько, сколько я себя помню. Когда я мучительно выбирала между Таскиги, который окончил папа, и дорогим маминому сердцу Фиском[14], она спросила меня: «Сивил, ты правда мечтаешь учиться в Таскиги?» В четвертом классе я выиграла конкурс на знание орфографии среди учеников своей начальной школы, и папа записал меня на городской этап, желая проверить на прочность закон о сегрегации. Когда мы прошли регистрацию в мэрии, белый мальчишка плюнул на мои туфли, притворившись, что сделал это случайно. Накануне конкурса меня дважды стошнило. Утром, когда я завтракала хлопьями, мама спросила: «Ты правда мечтаешь туда поехать?» Вообще-то это действительно было моей мечтой, но маме я не призналась и ответила «нет». Тогда она разрешила остаться дома.
– Мне нравится быть медсестрой, – медленно произнесла я.
– Это хорошо.
– Я хотела спросить… как мне найти им квартиру? Ты знаешь кого-нибудь, кто может помочь с соцжильем?
– Моя знакомая в «Звеньях» работает в руководстве нового комплекса, Дикси-корта. Хочешь, я с ней свяжусь?
– А ты сможешь? – Я протянула к ней руку, но мама, заметив мое движение, отпрянула и взяла кисть.
– Напомни мне завтра. Вечно все вылетает из головы.
– Хорошо, мам. Напомню.
Я осталась смотреть, как она работает. Хотела побыть с ней еще пару минут. Даже погрузившись в себя, мама излучала особую силу; как свеча, озаряла все вокруг.
– Этот желтый мне нравится.
Она взглянула на холст:
– Да, хорошо вышло, правда?
10
