чтоб зарезать овцу, мы её можем пустить на племя.
— Говорят, что твой отец птице в глаз попадает. Одной пулей двух-трёх фазанов бьёт. Верно?
— Не знаю. Про охоту отец не рассказывает, но я слышал, как он сказал твоему отцу: если охотник двумя пулями бьёт одного фазана — это настоящий охотник.
— А сколько патронов вмещается в его ружьё?
— У папы ружьё одноствольное, значит, один патрон. Если ему попадётся двустволка, он обязательно купит.
И вдруг Язли ойкнул: совсем близко от нас затрещали кусты, да сильно так!
Мы вскочили на ноги. Наши козы и овцы перестали щипать траву, но быстро успокоились, а я испугался.
— Может, волк?
— Эй! — крикнул Язли и, размахивая палкой, подскочил к кустарнику. И отпрянул: — Каюм, тут кто-то сопит!
Я пересилил страх, поднял свою палку и пошёл к Язли. В то же мгновение из кустов выскочил огромный кабан. Он пробежал мимо, вломился с шумом в камыши и затих. И тотчас я услышал голос отца:
— Жек! Жек!
Выскочила собака и тоже нырнула в камыши.
— Папа! — крикнули.
— Каюм?! — опять затрещали кусты, отец бежал к нам. — Живы?
— Живы! — удивились мы.
— А где кабан? Я его подстрелил, а раненый, он очень страшен.
Из камышей залаял Жек. Отец проверил ружьё и пошёл. Мы ждали выстрела, но отец скоро вернулся, ружьё у него было за плечами.
— Готов! Рана была смертельной! — Отец погладил нас по головам, руки у него чуть вздрагивали.
— К Волошину-ага бежать? — спросил я.
— Бегите, ребята, я постерегу ваше стадо.
Мы кинулись в аул, к Волошину-ага. Кабан та же свинья, а у нас в ауле свиное мясо не ели. Отец редко охотился на кабана. Но однажды он убил огромную самку и отдал тушу Волошину-ага. Тот закоптил окорока, натушил мяса и продал в городе. Половину денег в платке он принёс нам и отдал отцу. Отец денег не взял. Волошин-ага положил свёрток на печку и ушёл. Никто до этого свёртка не дотрагивался.
Так и лежал этот свёрток, покуда к нам не пришли сборщики налога. Отец показал им на платок с деньгами и сказал, чтоб взяли, сколько нужно. Сам отец к этим деньгам так и не притронулся.
* * *
Много пишут теперь о любви к природе, о том, что любовь эту надо прививать, а не то у детей может развиться жестокость. Примеров такой жестокости множество: убитые кошки, птицы, замученные собаки.
Нам, наверное, очень повезло. Мы не отделяли в детстве себя от природы да и не задумывались об этом. Если можно было сделать доброе, спасти жизнь, мы делали доброе, спасали.
Помню, испугал нас с Язли крик в «джунглях». Мы хоть и оробели, но пошли поглядеть. Толстая змея обвила зайца и душила. У зайца только голова торчала да уши. Мы своими пастушескими палками стали тыкать в змею, кидали в неё камнями. Змея забила хвостом, но кольца распустила и уползла в камыши. Помятый заяц долго стоял, пошатываясь, столбиком, глядя на нас. Потом подпрыгнул и, прихрамывая, ускакал в сторону степи, подальше от логова страшной змеи.
В ГОРОД
В воскресенье отец разбудил меня, когда было совсем темно. Мы выпили зелёного чая, сели верхом на ослика и поехали в город.
Была зима, а зимой у нас, в жаркой Туркмении, случаются сильные морозы, а когда ветер, и подавно мороз выпускает коготки.
Я хоть и сидел за спиной у отца, уши и руки у меня стали замерзать. Я развязал тесёмки на шапке и опустил уши, а вот перчаток у меня не было. Приходилось одной рукой держаться за отца, а другую греть за пазухой.
Наконец мы добрались до солончака Шормайдан.
— Папа, — не выдержал я, — купи мне на базаре перчатки!
— Хорошо, сынок. Если ты очень озяб, давай спешимся и разведём костёр.
Мне так хотелось поскорее посмотреть на город, что я сказал отцу:
— Мне совсем, совсем тепло.
Светало. В воздухе кружились снежинки.
— Как раз полпути проехали, — сказал отец. — А я давно уже почувствовал запах снега. Если будет большой снег, базар не состоится.
Впереди замаячил высокий холм.
— Это крепость Аннакули Тепе, — объяснил отец.
И мы опять поехали молча. Мой отец пришёлся бы по душе тому караванщику, который назвал своего Напарника болтуном. Эти двое караванщиков пересекли на верблюдах пустыню Каракумы, н, когда подходили к Хиве, «говорливый» в первый раз за всю дорогу раскрыл рот и сказал:
«Вот уже и крепость видна!»
«Ах ты, болтун!» — рассердился его молчаливый друг.
Пока ехали степью, я терпел, помалкивал, а когда приехали в Кёрки, вопросы посыпались из меня, как сыплется зерно из худого мешка.
Я думал, в городе в каждом доме по магазину, горожане, сидя возле окон, едят белые булки с халвой…
— Папа, — спросил я со страхом, — а в город на осле можно?
— Можно, — сказал отец.
А я и в мыслях не допускал, чтобы в городе ездили на ослах, на арбах. Но по Керки, такому же одноэтажному, как наш аул, ехали двухколёсные арбы, трусили ишачки.
Мы на своём длинноухом проехали на другой конец Керки, к другу отца охотнику Джорабаю.
Джорабай бетонировал фундамент для нового дома.
— М-да! Не чета глиняному, — сказал отец, пнув ногой застывшую серую массу бетона. — Хорошо начинаем жить. Всё нам под силу.
Потом мы поехали на «толкучку». Отец купил пороха и свинца, мне — перчатки, резиновый мячик и книжку «Гер-оглы». Потом мы прошлись по магазинам, набрали конфет и пряников и поехали домой.
Керки — мой первый город.
ВОЙНА
А дальше в моих воспоминаниях как бы глубокая, клубящаяся мглой яма. Дальше — война.
Ясно вижу первый день.
С утра я ходил на арык пускать воду на поле. Потом нарезал тутовых прутиков для шелкопряда. В нашем ауле все занимались выращиванием коконов.
Когда я с вязанкой на голове подходил к дому, меня встретил Язли.
— Каюм! Война! — закричал он.
— Вот и хорошо, — сказал я, — наши красноармейцы ордена получат.
— Ты дурень! — закричал Язли. — Теперь всем будет плохо. На войну возьмут от семидесятилетних до семилетних.
— Кто сказал?
— Мулла. Домой придёшь, узнаешь.
Я не понимал, чего так испугался Язли. В войну мы играли часто. Самая интересная игра.
Дома у нас была мама Язли и ещё Несколько соседок. Все плакали.
У отца в гостях был мулла. Он говорил:
— Немцы — весьма воинственный народ. Они захватили уже больше десяти государств. И нет такого государства, которое могло
