обсчитать изменение орбиты невозможно. Когда обсчитать, о чем ты… Это же фантом, нужно лететь! Значит, корректируем, как планировали?»
Болит голова.
Замолчите все! Одиннадцать секунд! Да или нет?
Удивительно. Сразу – полное молчание. Будто я – один, и решать мне.
«Нет».
«Да».
«Да».
«Нет».
Значит, решать действительно мне.
Почему Алекс хочет, чтобы мы рискнули? По идее, внутри шара из темного вещества нет «настоящей» материи, и мы пролетим сквозь Энигму. Рассчитать изменение гравитационного поля невозможно даже в штатном режиме, потому что неизвестно, как распределено темное вещество внутри Энигмы – если это действительно планета размером с пару Нептунов.
Мысли пронеслись меньше, чем за секунду. Рассказываешь долго, думаешь – мгновенно. Время сжимается. Мысль – полет на субсветовой скорости. Иногда – со скоростью света, тогда ты гений. Иногда – в сверхсвете, который только и возможен в мысленном эксперименте. Тогда ты – пророк.
«Эйлис! – кричу. – Я хочу вернуться к тебе! Я тебя люблю, Эйлис!»
Эйлис… Что мне сказать, Эйлис…
Хьюстон! Молчание.
«Да!»
Это мой голос? Или кто-то выкрикнул вместо меня?
Не имеет значения.
Ускорение прижимает меня к спинке кресла, через секунду меняется направление выброса рабочего тела, и – неприятное ощущение – мне кажется, будто меня толкают, а затем тянут вправо. Не сильно, ускорение всего три десятых g. Но все равно неприятно. Неприятно вдвойне, потому что понимаю: больше ничего сделать нельзя. Хочу я того или нет (а я хочу?), «Ника» пройдет сквозь Энигму – если это действительно темная планета.
«Похоже, – узнаю мысль Джека, – мы совершили самую большую глупость в жизни».
«Об этом мы скоро узнаем». – Амартия.
«Я сказал “да”? – Луи. – Мысль становится словом быстрее, чем успевает подуматься».
«А ты был против?» – Опять Джек.
«Я не успел решить. – Чувствую, как не уверен Луи. – Будто кто-то решил за меня…»
Алекс? Возможно ли такое? Зачем?
Почему Алекс молчит? Почему я не чувствую его – ни мысли, ни голоса, ничего? Он «заснул»? Ушел?
«Алекс! – кричу я. Странное ощущение, будто тянешь себя за волосы. – Алекс!»
И неожиданно – понимаю. Понимание всплывает в моей памяти и сразу – в памяти всех. Мы понимаем то, что уже давно предполагал Алекс. Вспоминаем текст моей (Нашей? Чьей?) статьи в «Astrophysical Journal». Страница высвечивается перед глазами, я узнаю каждую букву, каждое слово, каждое предложение, каждое число, каждую формулу. Все, что обдумывал долгие месяцы, прежде чем записать. Вспоминаю, как смотрели на меня коллеги, когда на конференции по темной материи в Майами я сделал сообщение, ставшее потом ядром статьи в журнале. Меня выслушали вежливо и не задали ни одного вопроса. На лицах я читал: «Бывает. И у лучших ученых есть свои идефикс. У Пенроуза, например, – идея циклической вселенной. У Сасскинда – вложенные миры. А у Панягина – темное вещество из другой вселенной. Чепуха, но – красиво. Жаль – недоказуемо, как любая многомировая теория. А если невозможно доказать или опровергнуть – это не наука».
«Алекс, – говорю себе, – что бы сейчас ни произошло, я хочу, чтобы ты знал: я люблю Эйлис. Другой такой женщины нет во всех вселенных».
О чем я? Зачем?
Господи…
Я удивлялся, почему не слышно Алекса. Вот что…
«Ты и Алиса? Прости. Ты же… Ты с ней…» – «Не сейчас, Чарли…» – «Я хочу знать!» – «Вы о чем? Нашли время…»
– Послушай, Алекс, – странно так говорить с собой, – ты не ответил на вопрос. Это самый важный вопрос в нашей жизни, Чарли? Да, и ты скажешь, прежде чем… Минута до пересечения пограничной сферы, это я ее так назвал, если размер Энигмы вдвое больше диаметра Нептуна… Ты не знаешь ни плотности, ни даже физических свойств вещества, если там вообще есть вещество. Предполагаю, что плотность такая же, как у атмосфер планет-гигантов. Ты не знаешь… Для того мы здесь, чтобы узнать!.. Не мешайте считывать показания!.. Алекс, ты должен сказать…
Я кричу. Мы. Все. Я. Что-то надвигается, возникает во всех иллюминаторах – зеленое, смутное, яркое, почти невидимое, оранжево-желтое, бесцветное…
Как же я хочу спать!
«Я люблю тебя!» Кого? Кто? Где?
Ухожу.
2. Эйлис
– Они потеряли сознание за две минуты до того, как от «Ники» поступил последний зарегистрированный сигнал. Две световых минуты – расстояние, на котором находилась «Ника» от Земли.
Штраус столько раз повторял эту фразу в разных кабинетах, разным людям, а сейчас на пресс-конференции, что перестал, в конце концов, понимать, что говорил. Повторял, не думая. Его спрашивали – он отвечал.
– Означает ли это, что мысль передается мгновенно, как и утверждали восточные мудрецы?
Мысль? Какая мысль? При чем здесь мысль? Он хотел накричать на репортера из «Time», задавшего вопрос, но только покачал головой и жестом показал, что пресс-конференция окончена.
В соседнем зале такой же брифинг проводил руководитель программы «Вместе в космосе» Мэтт Холдер, и журналистов там было больше.
– Простите…
Штраус вышел в служебный коридор и решил, что его, наконец, оставят в покое.
– Здравствуйте, миссис Гордон.
– Эйлис…
– Как вы сюда попали, здесь служебные помещения?
– Неважно.
– Родственники членов экипажа «Ники» сейчас в отеле «Холидей», второй корпус.
– Я ушла. Мне нужно кое-что сказать.
– Хорошо, пойдемте, я скажу, чтобы вам помогли.
– Да выслушайте же меня хоть кто-нибудь!
Штраус остановился у переходного моста в Контрольный центр. Он безумно устал, сутки после исчезновения «Ники» были ужасны, он все равно не поймет, что скажет миссис Гордон. Почему она здесь, а не в отеле?
– Алекс… Алексей Панягин не пришел в сознание? Скажите, это очень важно.
– Никто, – механически ответил Штраус, как уже двести раз отвечал сегодня на этот вопрос. – Все четверо находятся в коме четвертой степени.
И внезапно:
– Почему вас интересует именно Панягин?
У миссис Гордон на «Нике» был самый близкий человек. Муж. Единственный человек на корабле. И его нет. Любая женщина на ее месте… а она спрашивает о Панягине, оставшемся на Земле. Да, в коме, как Чедвик, Неель и Сен.
– Потому что только Алекс может сказать, что там произошло.
Удивительно. Женщина на пределе, способна сорваться на крик, может, даже ударить. А последнюю фразу произнесла спокойно, будто давно продумала. В голосе уверенность. «Только Алекс может сказать…»
Ничего он не может. Как и трое других. Неизвестно, выйдут ли они когда-нибудь из комы. Странная
