там слишком много двоек и гордиться там нечем, чтобы оставлять на долгую память.
— Я так понимаю, вместо моих дневников тебе на память дневники Игната останутся? — разозлилась я и уже не смогла себя сдержать. — Вообще-то я твоя дочь, а он не больше, чем чужой высерок.
Да, было грубо, но у меня были основания так говорить. Очень и очень обидно наблюдать, как родная мать выбрасывает твое детство в мусорное ведро, чтобы какому-то пришельцу было комфортнее. Стало еще хуже, когда на своей щеке я почувствовала жгучий шлепок.
— Он рано остался без мамы. Мальчик практически рос в одиночестве, — начала объяснять мне мать. — Отец пропадал на работе. Разве так плохо, что я хочу дать ему материнскую любовь, которой он был лишен.
— Ты перегибаешь, — ответила на это я. — Я может тоже отцовской любви была лишена, так что-то Петр Игнатович не вьется вокруг меня, словно заведенный.
— Ты на что намекаешь?
— На то, что даже если твой любименький Игнатушка меня изнасилует, ты все равно меня обвинишь, — выпалила я и тут же об этом пожалела.
— Что у вас тут происходить? — спросил пришедший на шум Петр Игнатович.
— Ты что вообще несешь такое? Не стыдно тебе выдумывать такое? — разозлилась мать пуще прежнего.
— Вот видишь, я просто предположила, а ты уже поскакала защищать и кого? Человека, которого знаешь всего-навсего год.
— Знаешь что, иди в свою комнату, ты наказана, — сказала мать.
— Так остыньте! — попросил Петр Игнатович.
— Да пошли вы все, — прошипела я и ушла.
Уткнувшись лицом в подушку, я пыталась сдержать слезы, полагая, что эти люди моих слез не достойны. Было невыносимо обидно от того, что родная мать с улыбкой создает другую семью, оставляя свою родную кровь на обочине. Будто она хотела забыть все, что было связано с моим отцом. Будто я стала для нее тяжелым якорем, которой и не скинуть и не поднять. Мне даже подумалось, что она бы с удовольствием сдала бы меня в детский дом, будь я младше.
«Конечно, я учусь хуже него, я не покладистая и ленюсь порой, влипаю в неприятности, но, по крайней мере, я стараюсь быть честной», — думала я. — «А этот что? Что она там сказала? Без мамы рос? И что он поэтому решил мою забрать?»
Я преисполнилась желанием разбить ему об голову что-нибудь тяжелое и бить и бить до тех пор, пока мне не станет легче. Мне не хотелось видеть этих людей. Казалось, будто и моя мать и его отец все знали и просто смеялись за моей спиной. Смеялись и писали сценарии для очередных выходок Игната.
Психанув, я вытащила из шкафа сумки и начала собирать вещи. Минут через двадцать я снова завалилась на кровать и заревела. Идти мне было некуда. И самое страшное, что мне некому было об этом рассказать.
В дверь моей комнаты постучали.
— Можно войти, — послышался голос Петра Игнатовича.
— Да, — ответила я и вытерла слезы.
Он вошел и неловко подошел к кровати.
— Что он сделал? — спросил Петр Игнатович.
— Кто?
— Игнат.
Я испугалась.
«Неужели он сопоставил в своей голове все, что видел и слышал и, наконец, догадался», — подумала я, но ответила, что Игнат ничего не сделал.
— Точно? — поспешил убедиться он.
— Да что он мог сделать? — наигранно рассмеялась я.
— Ребенка, например, — сказал он и задумался.
— Вы чего это такое говорите? — испугалась я, и голос мой сорвался.
— А? Да сегодня узнал, что его бывшая девушка чуть не забеременела. Знаешь, я с ним с детства вел просветительские беседы, но он все равно продолжает совершать ошибки.
— А я здесь причем? — попыталась я увести от себя подозрения.
— Да нет, Анечка, — поспешил он меня успокоить. — Это я к тому, что человек он взрослый и выкинуть может всякое. Потому и спрашиваю, не обидел ли он тебя чем-то?
— Да нет, Петр Игнатович, все хорошо. Он же хороший.
— Хороший, говоришь? — удивился мужчина. — Значит, точно чем-то обидел, не просто же так ты на него злишься.
— Не заморачивайтесь, Петр Игнатович.
— Ладно-ладно, Анечка. Только если что, сразу мне говори. Хорошо?
Я одобрительно качнула головой.
— Обещаешь?
— Я подумаю над этим, — ответила я.
Отчим рассмеялся.
— И на маму не обижайся, пожалуйста, я с ней поговорил, рассказал, что в детстве сынок был той еще занозой, временами, конечно, и вполне мог тебя чем-то задеть. Она, как мне показалось, успокоилась. Только вот ты же ее знаешь, извиняться первой она не пойдет — Львица!
— Ведьма, — усмехнулась я.
— Ну что ты так?
— А я ее дочь, так что я и себя укусила тоже.
Петр Игнатович скромно улыбнулся.
— Значит, мир?
— Я постараюсь сдерживать себя, — пообещала я. Честное слово, от такого обходительного отношения я обомлела и была готова даже припасть к материнским ножкам и взмолить о прощении. Но как только отчим покинул мою комнату, это желание ушло вместе с ним.
Следующим днем я с самого рассвета занялась уборкой и к маминому возвращению комната Игната уже блестела чистотой. Не то, чтобы я хотела ему угодить, просто это был единственный способ притупить дурные мысли и желание сжечь собственный дом или хотя бы каждую вещь, к которой он прикасался.
После всего, что я ему сказала, он мне даже не позвонил. Да, конечно, я сама потребовала, чтобы он держался от меня подальше, но извинения я готова была принять.
Мама оглядела мою работу, после качнула головой и ничего не сказав, отправилась на кухню. Я лишь тяжело вздохнула. Такая игра в молчанку могла длиться несколько дней, пока вдруг не случиться что-то такое, чем ей срочно нужно будет поделиться. Так всегда было. Но раньше, такое ее поведение задевало меня меньше.
Через час-полтора, когда я уже закончила с Игнатовой норой и перебралась в свою. Мама вошла в комнату и позвала меня на ужин. Я с превеликим удовольствием захлопнула ноутбук, в котором остался открытым документ с планом курсовой работы, которую я должна была защитить еще в прошлом семестре и потопала туда, куда было велено.
На столе меня ждал вкуснейший борщ с чесночными пампушками. Я была так рада, что в благодарность повисла у мамы на шее. Я с детства обожала пампушки, если припомнить, то она не готовила их больше года, а у меня у самой руки как-то не доходили. Да и вообще, у мамы всегда вкуснее!
Как только я приземлила свой попец, раздался звонок. Мама радостно подскочила с места.
— Как раз вовремя, — сказала она.
— С возвращением, Петр Игнатович, — выкрикнула я из-за стола, и принялась дуть на наполненную
